Чтение 54–й страницы книги ~Петр и Алексей~

ОСобенно мачехи и светлейшего, Алексей понял, как близ-
ко то, что всегда казалось ему далеким, почти невозмож-
ныM. Сердце у него упало, дух захватило, он сам не знал
отчего - от радости или ужаса.
В тот же день вечером посетил Кикина и долго бесе-
довал с ним наедине. Кикин жил на конце города, прямо
против Охтенских слобод, недалеко от Смольного двора.
Оттуда поехал домой.

Сани быстро неслись по пустынному бору и столь же
пустынным, широким улицам, похожим на лесные просе-
ки, с едва заметным рядом темных бревенчатых изб, за-
несенных снежными сугробами. Луны не было видно, но
воздух пропитан был яркими лунными искрами, иглами.
Снег не падал сверху, а снизу клубился по ветру столбами,
курился как дым. И светлая лунная вьюга играла, точно
пенилась, в голубовато-мутном небе, как вино в чаше.

Он вдыхал морозный воздух с наслаждением. Ему
было весело, словно в душе его тоже играла светлая вьюга,
буйная, пьяная и опьяняющая. и как за вьюгой луна, так
за его весельем была мысль, которой он сам еще не видел,
боялся увидеть, но чувствовал, что это ему от нее так
пьяно, страшно и весело.

В заиндевелых окнах изб, под нависшими с кровель
сосульками, как пьяные глаза под седыми бровями, тускло
рдели огоньки в голубоватой лунной мгле. "Может быть,-
подумал он, глядя на них,- там теперь пьют за меня,
за надежду Российскую!" И ему стало еще веселее.

Вернувшись домой, сел у камелька с тлеющими угля-
ми и велел камердинеру Афанасьичу приготовить жжен-
ку. В комнате было темно; свечей не приносили; Алек-
сей любил сумерничать. В розовом отсвете углей забилось
вдруг синее сердце спиртового пламени. Лунная вьюга за-
глядывала в окна голубыми глазами сквозь прозрачные
цветы мороза, и казалось, что там, за ними, тоже бьется
живое огромное синее пьяное пламя.

Алексей рассказывал Афанасьичу свою беседу с Кики-
ным: то был план целого заговора, на случай если бы
пришлось бежать и, по смерти отца, которой он чаял
быть вскоре - у царя-де болезнь эпилепсия, а такие люди
не долго живут - вернуться в Россию из чужих краев:
министры, сенаторы-Толстой, Головкин,, Шафиров, Ап-
раксин, Стрешнев, Долгорукие - все ему друзья, все к
нему пристали бы - Боур в Польше, архимандрит Печер-
ский на Украине,, Шереметев в главной армии:
- Вся от Европы граница была бы моя!
Афанасьич слушал со своим обычным, упрямым и уг-
рюмым видом: хорошо поешь, где-то сядешь?
- А Меншиков?-спросил он, когда Алексей кончил.
- А Меншикова на кол!
Старик покачал головою:
- Для чего, государь-царевич, так продерзливо гово-
ришь? А ну, кто прислушает, да пронесут? В совести
твоей не кляни князя и в клети ложницы твоей не кляни
богатого, яко птица небесная донесет...
- Ну, пошел брюзжать! - махнул рукою царевич с
досадою и все-таки с неудержимою веселостью.
Афанасьич рассердился:

- Не брюзжу, а дело говорю! Хвали сон, когда сбу-
дется. Изволишь, ваше высочество, строить гишпанские
Паамки. Нашего мизерства не слушаешь. Иным веришь,
а они тебя обманывают. Иуда Толстой, да Кикин без-
божник - предатели! Берегись, государь: им тебя не пер-
вого кушать...

- Плюну я на всех: здорова бы мне чернь была! -
воскликнул царевич.- Когда будет время без батюшки -
шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а
Священники прихожанам. Тогда учинят меня царем и не-
хотя!

Старик молчал, все с тем же упрямым и угрюмым ви-
дом: хорошо поешь, где-то сядешь?
- Что молчишь? -спросил Алексей.
- Что мне говорить, царевич? Воля твоя, а чтоб от
батюшки бежать, я не советчик.
- Для чего?

- Того ради: когда удастся, хорошо; а если не уда-
стся, ты же на меня будешь гневаться. Уж и так от тебя
принимали всячину. Мы люди темненькие, шкурки на
нас тоненькие...

- Однако же, ты смотри, Афанасьич, никому про
то не сказывай. Только у меня про это ты знаешь, да
Кикин. Буде скажешь, тебе не поверят' я запруся, а тебя
станут пытать...

О пытке царевич прибавил в шутку, чтобы подразнить
старика.
- А что, государь, когда царем будешь, да так го-
ворить и делать-изволишь-верных слуг пыткой стра-
щать?

- Небось, Афанасьич! Коли будем царем, честью вас
всех удовольствую... Только мне царем не быть,- при-
бавил он тихо.

- Будешь, будешь! - возразил старик с такою уве-
ренностью, что у Алексея опять, как давеча, дух захва-
тило от радости.

Бубенчики, скрип саней по снегу, лошадиное фырканье
и голоса послышались под окнами. Алексей переглянулся
с Афанасьичем: кто мог быть в такой поздний час? Уж
не из дворца ли, от батюшки?

Иван побежал в сени. Это был архимандрит Федос.
Царевич, увидев его, подумал, что отец умер - и так по-
бледнел, что, несмотря на темноту, монах заметил это,
благословляя его, и чуть-чуть усмехнулся.

Когда они остались с глазу на глаз, Федоска сел
у камелька против царевича и, молча поглядывая на него,
все с тою же, едва заметною усмешкою, начал греть озяб-
шие руки над углями, то разгибая, то сгибая кривые
пальцы, похожие на птичьи когти.

- Ну, что, как батюшка? - проговорил, наконец,
Алексей, собравшись с духом.

- Плохо,- тяжело вздохнул монах,- так плохо, что
и в живых быть не чаем...
Царевич перекрестился:
- Воля Господня.

- Видех человека, яко кедры Ливанские,- заговорил
Федос нараспев, по-церковному,- мимо идох -и се не бе.
Изыдет дух его и возвратится в землю свою; в той же
день погибнут все помышления его...

Но вдруг оборвал, приблизил крошечное сморщенное
личико свое к самому лицу Алексея и зашептал быстрым-
быстрым, вкрадчивым шепотом:

- Бог долго ждет, да больно бьет. Болезнь государю
пришла смертельная от безмерного пьянства, женонеистов-
ства и от Божиего отмщения за посяжку на духовный и
монашеский чин, который хотел истребить. Доколе тиран-
ство будет над церковью, дотоле добра ждать нечего. Ка-
кое тут христианство! Нешто турецкая хочет быть вера, но и
в турках того не делается. Пропащее наше государство!..

Царевич слушал и не верил ушам своим. Всего ожидал
он от Федоскиной наглости, только не этого.