Чтение 54–й страницы книги ~Нечистая сила~

смолоду, когда командовал батальоном преображенцев, поощрял браки офицеров с
женщинами скомпрометированными. Каждый, кто женился на падшей особе, мог
рассчитывать на его благосклонность и быстрое продвижение по службе. Царь
вызвал обер-прокурора Лукьянова.

- Я не хотел бы вмешиваться в дела Синода, но поймите меня правильно:

Сухомлинов должен жениться на госпоже Бутович, чтобы министр мог спокойно
трудиться на благо отечества.

Лукьянов согласился дать развод, но съязвил:

- Поймите и нас, государь! Каково же будет положение Синода, если каждый
новый министр для того, чтобы спокойно трудиться на благо отечества, будет
уводить от мужей чужих жен?

Николай II рассмеялся и сказал любезно:

- Войдем в положение Сухомлинова - ему уже на седьмой десяток, так дадим
же старику побаловаться перед смертью.

"Баловство" закончилось ритуалом свадьбы, шаферами в которой были
Побирушка и Альтшуллер, причем Побирушка сказал:

- Владимир Александрыч, в кавалерии всегда существует падеж лошадей, а
шкурами, снятыми с них, никто не озабочен. Позвольте сдиранием шкур заняться
мне... вполне бескорыстно!

- Я понимаю, - отвечал Сухомлинов, - что корысти тут нету, одна чистая
трогательная романтика и... шкурная забота!

После свадьбы бакинский миллионер Леон Манташев сразу же повез госпожу
министершу лицезреть пирамиды в Египте, откуда они завернули в Рим для
осмотра банных фресок Каракалла. Из интересного путешествия Екатерина
Викторовна вернулась подвижной, сильно загорелой, а шею ее окружало
драгоценное колье, словно выкраденное из гробницы египетской Клеопатры.

- Сколько ж, Катя, ты заплатила за эту прелесть?

- Это дешевка, пупсик, в Каире никто даже не смотрит... Сухомлинов вдруг
загрустил:

- Скажи, птичка моя, а Леон Александрович... он случайно не делал тебе
никаких игривых предложений?

Госпожа министерша погрузилась в обморочное состояние:

- Как ты мог подумать? - разрыдалась она. - Я свято несу свой крест -
быть женою великого человека!

****

Ах, читатель! Я ведь не бездушная литературная машина и, когда пишу,
переживаю за своих героев. Честно скажу - мне иногда и жалко этого старого
человека в красных штанах. Сидел бы себе в Тамбове, командуя кавалерийской
дивизией, "винтил" по маленькой в клубе, "цукал" на смотрах господ корнетов,
качал на коленях белокурых внучек - и все было бы в порядке. Так нет, черт
возьми! Царь велел ему стать "историческим человеком", и Сухомлинов... стал
им. Весною 1917 года его окружила яростная толпа. Под градом кулаков и
насмешек оплеванный старик уже не будет понимать, что происходит, и тогда
неуместным покажется белый Георгиевский крест на его шее - ведь это его
славное прошлое, его молодость, когда он отлично сражался в седле. Затем
наступит жалкое прозябание в Берлине, где, оглохший и глупый, он будет
писать всякую ерунду, чтобы самому очиститься, а других испачкать.

В необъятном море белоэмигрантской литературы книги Сухомлинова - самые
плачевные. В них нет даже злости - лишь обиды да кляузы. И глаза старику уже
не закроет Екатерина Викторовна... Великие события мира растворили эту
женщину в себе, будто жалкую муху, упавшую в чан с кипящей кислотой.

6. БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

Бархатный сезон в разгаре... Наезжающие в Ялту бездельники, гуляя по
окрестностям, упирались в ограду с надписью:

ЛИВАДИЯ. ИМЕНИЕ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

- Сюда нельзя, - словно из-под земли появлялись охранники. - Требуется
особое разрешение ялтинского градоначальника...

Вокруг Ливадийского дворца, под шум тополей и кипарисов, свежо и молодо
звенели фонтаны - Мавританский, Венера, Нимфа и прочие. Ветер с моря доносил
до помазанников божиих очаровательные ароматы экзотических растений,
всхоленных в оранжереях. По вечерам над Ялтою разгоралось зарево
электрических огней, туда спешили ночные пароходы, там люди фланировали по
бульварам, танцевали на площадках, окруженных фонариками, ели и пили,
поднимая бокалы за прекрасных дам, по-своему они были счастливы, и бархатный
сезон в Ялте - это, конечно, чудо! I По воздушной перголе, увитой розами,
гуляли царица и Вырубова с русско-татарскими разговорниками в руках.

- Я боюсь - бен коркаим, мы боимся - бизлер коркаимыс, - твердили они. -
Бабочка - кобелек, баня - хамам, блоха - пире, я люблю - бен северым,
пистолет - пыштоф...

Вдали шумела праздничная Ялта, там играли оркестры.

- Скажи, - спросила императрица, - тебе никогда не хочется вырваться из
этой золотой клетки на волю?

- Иногда мне, правда, скушно, - созналась Вырубова. Александра Федоровна
окунула лицо в ворох прохладных роз, ее рука забросила в кусты татарский
разговорник.

- Мне тоже надоела эта... тюрьма!

Крайности всегда имеют тяготение одна к другой, как полюса магнитов.

Парижский апаш читает роман из жизни маркизы, а сама маркиза читает роман
из жизни апашей. Царям тоже иногда бывало любопытно подсмотреть недоступную
народную жизнь.

- Сана, - вдруг предложила Вырубова, - отсюда до Ялты извозчики берут
полтинник. Оденемся попроще и будем вести себя как обычные гуляющие дамы...
Ведь на лбу у нас не написано, что ты царица, а я твоя приближенная...

Взяли извозчика, покатили. Аписа оборачивалась:

- Как-то даже странно, что нас никто не охраняет.

- Странно или страшно?

- И то и другое. Ощущение небывалой остроты...

- Вот видишь, как все хорошо! Извозчик спросил, куда их везти в Ялте.

- Высади возле "Континенталя".

- Но там дорого берут, - заволновалась царица.

- Ладно. Тогда возле "Мариино", там дешевле...

На открытой веранде "Мариино" они ели мороженое, потом с некоторой
опаской вышли на Пушкинский бульвар. Ялта город странный: каждый приезжий -
барин, каждый ялтинец - лакей барина. Подруги были в больших шляпах, тульи
которых обвивала кисея, обе в одинаковых платьях, с одинаковыми зонтиками,
на которые опирались при ходьбе, как на тросточки.

- Как интересно, - говорила императрица, вся замирая. - Воображаю, как
мне попадет от Ники, когда он узнает...

На лбу у них - да! - ничего написано не было. Но все-таки, смею думать,
что-то было там написано. Потому что один молодящийся жуир наглейше заглянул
под шляпу императрицы. - Недурна, - сказал он и побежал за ней следом. -
Мадам, приношу извинения за навязчивость, но желательно...

- Пойдем скорее, - сказала Анютке царица. Ухажер не отставал:

- Мадам, всего один вечер. Три рубля вас устроят? Вырубова едва поспевала
за императрицей.

- Боже, за кого нас принимают!

Сбоку подскочил пижон, беря Анютку под руку.

- Чур, а эта моя... обожаю многопудовых! Назревал скандал. Вырубова не
выдержала:

- Отстаньте! Вы разве не видите, кто перед вами?

- Видим... или вам пяти рублей мало? Александра Федоровна истошно
закричала:

- Полиция! Городово-ой, скорее сюда...

Не спеша приблизился чин - загорелый как черт.

- Чего надо? - спросил меланхолично.

- Я императрица, а эти вот нахалы... Раздался хохот. Собиралась толпа
любопытных.

- Пошли, - сказал городовой, хватая Алису за локоть.

- Я императрица... Как ты смеешь! - вырывалась она. Другой рукой
полицейский схватил и Вырубову:

- А ты тоже... в участке разберутся...

К счастью, в толпе оказался богатый крымский татарин Агыев, который не
раз бывал в Ливадии, где продавал царю ковры.

- Бен коркаим! - крикнула ему царица по-татарски.

- Бизлер коркаимыс, - тоненько пропищала Вырубова... Агыев решительно
отбросил руки городового.

- Дурак! Или тебе в Сибирь захотелось?.. Пока они так общались с внешним
миром, вся Ливадия перевернулась в поисках пропавших. Николай II был страшно
бледен.

- Где вы пропадали? - набросился он на жену.

- Ники, какой ужас! Меня сейчас приняли за уличную даму, и знаешь,
сколько мне предлагали?..

- Хорошо, что тебя не приняли за царицу, - в бешенстве отвечал Николай
II. - А сколько тебе давали, я не желаю знать.

- Нет, ты все-таки знай, что давали три рубля.

- А за меня целых пять, - ехидно вставила Анютка.

****

- Представляю, - сказал Столыпин, завивая усы колечками, - как оскорблена
императрица, что за нее давали на два рубля меньше... Впрочем, ей попался
какой-то дурак, который плохо знаком с подлинным ялтинским прейскурантом!

Вися на волоске, почти на грани ежедневной отставки, Петр Аркадьевич
умышленно бойкотировал молодую царицу, сознательно раздувал слухи о ее