Чтение 54–й страницы книги ~Петля~

концертных афиш и портретов передовиков производства. В слабом свете
фонарей над головой я различаю сквозь потоки дождя причудливые силуэты
деревьев с протянутыми черными, уже без листьев, ветвями.
Парк я за эти дни изучил довольно прилично и потому иду быстро и уверенно.
Вот и здание театра, неуклюжее, с погасшими огнями, кажущееся почему-то
временным, оно вплотную привалилось к изящному, старинному павильону с
источниками и почти весь его загородило своей уродливой тушей.
Вокруг театра пусто, спектакля сегодня нет. В стороне широкая каменная
лестница, украшенная скульптурами и цветами, ведет на городскую площадь.
Возле этой лестницы я замечаю одинокую, съежившуюся человеческую фигуру.
Это Мотька. Я сначала догадываюсь, а потом и узнаю его. Тщедушный он
паренек и жалкий какой-то, несмотря на всю его хитрость и нахальство.
- Топай за мной, - сердито бросает он, когда я подхожу, и, не оглядываясь,
начинает подниматься по лестнице.
Я молча следую за ним.
На пустынной улице, с темными, словно притаившимися домами, слышен только
плеск и шелест воды. Холодно, однако. Самое время сейчас что-нибудь выпить.
Мотька, втянув голову в плечи, семенит возле меня. Он тоже промок
насквозь, и ему, по-моему, еще хуже, чем мне.
Мы сворачиваем на вторую улицу, потом на третью. Я стараюсь запомнить
дорогу, но в темноте мне это плохо удается.
Теперь вдоль улицы тянутся маленькие, аккуратные одноэтажные домики, вроде
украинских мазанок. Наверное, старинная казачья слобода. В окнах, за
занавесками, тепло и уютно горит свет - оранжевый, голубоватый, розовый.
- Сейчас прибудем... - ворчливо сообщает Мотька и зябко ежится. - Весь
мокрый, как лошадь, - все больше злобясь, неожиданно добавляет он. - Кипит
твое молоко!
Наконец мы останавливаемся возле каких-то ворот, и Мотька, цепко
оглядевшись, толкает черную, скрипучую калитку.
- Тут пес, - предупреждает он. - Не бойсь, не загрызет.
Собак я не боюсь с детства, С собаками я дружу. С ними иной раз легче
поладить, чем с людьми.
Не успеваем мы шагнуть за калитку в темный двор, как на нас обрушивается
яростный и мощный собачий лай. Бешено гремит цепь, пес хрипит и бесится.
Злющий, однако.
Вслед за Мотькой я, спотыкаясь и скользя, пересекаю двор так, что собака
остается где-то в стороне, затем огибаю темный, без единого освещенного
окна дом и поднимаюсь на заднее крыльцо.
Интересно, куда это мы пришли. Первое впечатление, что дом пустой. Ведь
только десять часов, даже меньше, а ни в одном из окон, мимо которых мы
проходили, не видно света, и ни одного звука оттуда не доносится.
Прячутся? Но зачем? Впрочем, чего гадать. Сейчас все станет ясно. Особого
риска для себя я в этом визите не вижу. Грабить они меня не будут, знают,
что я приду без денег. Счеты со мной сводить им тоже не надо. А вот беседа
может состояться любопытная, это уж точно.
Мотька ворчит что-то себе под нос и с силой колотит в дверь. Собака во
дворе отвечает новым приступом ярости и захлебывается от лая. Мотька,
словно подстегнутый этим лаем, продолжает злобно колотить.
За дверью слышится возня, и чей-то голос раздраженно покрикивает:
- Тише ты! Дом завалишь.
Гремит замок, дверь распахивается, и нас окутывает душное тепло
человеческого жилья.
Тусклая лампочка освещает захламленный, узкий коридор и стоящего на пороге
черноволосого остролицего парня, длинного и сутулого, в кожаном модном
пиджаке и серых, щегольски расклешенных брюках.
- Ого! - иронически произносит он, оглядывая меня. - Какую каланчу наш
Мотька привел. Силен парняга. Вымахал на радость маме и родной Советской
Армии, - довольно плоско острит он и вдруг сердито спрашивает меня: - Что
уставился? Думаешь, чего это я хохмлю? От здоровья, браток, от здоровья.
Слава богу, не диетик. Проходи давай. Сушить вас сейчас будем, - уже
совсем миролюбиво говорит он и с усмешкой тут же предупреждает: - Только
учти, у нас, как в Америке, каждый пьет на свои, понял?
- Сейчас главное выпить, - хриплю я, - хоть на свои, хоть на чужие... - И
в свою очередь спрашиваю: - Тебя как звать?
- Зови Капитан. Для ясности. А тебя Витька?
- Ага. А мне, между прочим, про Костю говорили.
- Мало чего тебе говорили.
Мы заходим в небольшую, жарко натопленную комнату. Вокруг стола
развалились на стульях четверо парней. Впрочем, один из присутствующих
дядя в возрасте, мятое, испитое лицо заросло седой щетиной, красные
кроличьи глазки с воспаленными веками смотрят недобро, подозрительно.
Напротив него парень лет под тридцать, массивный, угрюмый и спокойный,
знает, что никто его обидеть не посмеет. Остальные двое мелюзга, мальчишки.
На столе две или три бутылки, одна почти пустая, другая наполовину, -
значит, выпили. По блестящим глазам видно, что выпили, по координации
движений, по репликам. Еще на столе колбаса, хлеб, вспоротые банки
консервов, на тарелке какая-то зелень.
Кажется, встретивший нас парень и есть Костя, и он тут командует, он тут
хозяин.
- Садись, Витек, - говорит он мне. - Бросай пятерку и ешь, пей, чего
захочешь. Как в Америке.
Далась ему Америка. Но я готов заплатить и больше, лишь бы чего-нибудь
хлебнуть и согреться, у меня зуб на зуб не попадает. Демонстративно достаю
кошелек и еле набираю там пять рублей: трешка, рубль и остальное мелочью.
- В пользу голодающих, - насмешливо говорю я.
Костя бесцеремонно сгребает деньги и наливает мне стакан водки. Впрочем,
это не водка. Отвратительный запах бьет мне в нос, как только я подношу
стакан ко рту. Это страшная сивуха и яд. Но я пью. Я чувствую, как меня
бьет озноб, и мечтаю согреться.
Все тянутся чокнуться со мной, и тот, седой и красноглазый, тоже, но рука
его при этом дрожит так, что часть самогона расплескивается на стол. И
здоровенный парень напротив него сердито басит:
- Чего льешь? Гляди отниму!
И старик заискивающим тоном лепечет в ответ:
- Что ты, Лешенька? Я губками каждую капельку соберу. Ты не переживай
за-ради бога.
Все выпивают и тут же кидаются закусывать, просто невыносимо это огненное
пойло.
Только красноглазый старик пьет не торопясь, смакуя каждый глоток. Потом
он хлопает в ладоши и, почему-то вытерев их об себя, лезет под общий смех
на стол и, опустившись на четвереньки, вылизывает клеенку.
Не знаю, от чего меня больше мутит - от выпитого самогона или от этого
зрелища.
Старика наконец стаскивают со стола.
И Костя неожиданно обращается ко мне:
- Ну, Витек, а какие у тебя еще при себе монеты есть? - ласково произносит
он, поигрывая старой и длинной, наполовину уже сточенной финкой, которой
они тут режут, видимо, колбасу и хлеб. - Покажи нам кармашки, Витек.
И я чувствую, как напрягаются все остальные, ожидая, что я сделаю сейчас в
ответ. Рук их я не вижу, но мне кажется, что ножа ни у кого из них нет. В
этот момент один парень вскакивает и оказывается возле двери, у меня за
спиной. Остальные не спускают с меня глаз. Тяжелый, как слон, Леша
возбужденно сопит и перестает жевать.
Но я вовсе не собираюсь драться, я не за тем пришел сюда. И убегать я тоже
не собираюсь. Почему бы мне не показать карманы?
- Что ж, Костя, - говорю я, откидываясь на спинку стула, - значит, честной
торговли не будет?
- Будет, будет. Все будет. Не дрейфь, - с кривой усмешечкой успокаивает он
меня и тут же резким тоном приказывает: - Давай карманы.
Я вижу, что он возбужден и рисуется. Но еще больше возбуждены те двое, что
помоложе, щенки, которых пока только натаскивают, учат, дают насладиться
произволом над одним, который сейчас в их власти.
- А тебя Мотя не предупредил? - спрашиваю я, не меняя позы. - Я ж с собой
ничего не взял.
- Много болтаешь языком, паря, - хрипит красноглазый старик, он один
сохраняет за столом полную невозмутимость. - Раз мальчики просят, сделай.
Они нервные.
Я пожимаю плечами.
- Ну что ж...
И выворачиваю один карман за другим. Все присутствующие следят за каждым
моим движением. С каким удовольствием я бы отстегал этих нервных мальчиков
по их тощим, обтянутым джинсами задам. Надо непременно и серьезно заняться
этой шайкой. Сегодня они заманивают к себе дурачков и пытаются ограбить,
завтра они с этой целью выйдут на улицу.
Когда все карманы оказываются мною вывернутыми и ничего ценней старой
записной книжки, расчески, носового платка и кошелька с оставшейся мелочью
в них не оказывается, Костя неожиданно командует:
- А теперь скидай штаны!
И мальчики начинают ржать от предвкушаемого удовольствия. Еще бы!
Представляется случай унизить человека, всласть поиздеваться над ним,
поиграть своей силушкой, ощутить эту подлую, бандитскую вседозволенность.
Однако, учитывая мои солидные габариты, они не расслабляются и не теряют
бдительность.
Я смотрю в злые и насмешливые Костины глаза и медленно говорю:
- Хочешь поиздеваться, Костя? Тогда слушай. Если я отсюда выйду живой, вам
хана. Это первое. Если живой не выйду, вам тоже хана. Потому что я
кое-кому в санатории сказал, что иду с Мотькой к тебе. Это два. А третье,
я служил в десантных войсках. Это тебе что-нибудь говорит? Нет? А вам,
мальчики?
Костя понимает, что я не шучу. Глаза его становятся бешеные, возбужденно