любите Орден Лаш, да, полковник?
про меня знают.
или все-таки не говорить. Солль ждал, покусывая уголок рта.
с натугой улыбнулся:
топтать землю считанные дни, да?
действиях, то поучать полковника Солля все же не решился.
всего. И Сова, и... здесь... Город бурлит, как котел. Еще немного - и мне
придется продавать мантию.
протянутую руку и с той же лихорадочной поспешностью направился в гарнизон
- по душу лейтенанта Ваора.
настороженная толпа. Изможденные, оборванные люди глядели вслед разодетым
горожанам, плевали под ноги ливрейным лакеям, шарахались от проезжающих
карет; посланцы разоренных деревень явились в город искать помощи и
правосудия, город же оказался равнодушным, бесчувственным, глухим...
трудом преодолел желание поторопить коня и быстрее проехать мимо.
чувствовал, как подрагивает - будто пульсирует - в такт лошадиному шагу
золотая горячая грань.
Амулет, снова оживший, требовательный, мучительный предмет, давно
сделавшийся будто органом его тела, причем органом болезненным и больным;
вторым огнем был город, холодный и подозрительный, явно враждебный ко всем
пришельцам и незнакомцам, город с наглухо закрытыми ставнями, опустевшими
лавками, усиленными нарядами нервной, злобной стражи. Луар, вдруг
оказавшийся в родном городе чужаком, шкурой чувствовал косые,
настороженные взгляды.
седле. Лягушонок в бочке со смолой... Кошка с чулком на морде, тряпичный
мячик для множества ног, или судьба - всего лишь балованный шкодник,
ребенок, способный зашвырнуть живого лягушонка - в смолу...
искренне стало стыдно, он изо всех сил хотел исправиться... Мать говорила
отцу, и голос ее дрожал: "Откуда? Он же добрый мальчик... Он же... Откуда
ЭТО?"
ножке стула и каминными щипцами отдавил лапу.
к цирюльнику, который такими же щипцами, только поменьше, вырвал Луару
зуб? Луар тогда подумал, что цирюльнику приятно делать другим больно, что
это его хлеб и насущная необходимость... И он позавидовал цирюльнику. И он
захотел тоже. Мышка...
однако потом он плакал и просил прощения, он искренне раскаялся и даже
хотел, чтобы его выпороли. Но мать только отвернулась и ушла, и целую
неделю не заговаривала с ним, и он маялся, и клялся, что больше
никогда-никогда... Даже мухи... нет...
сладостное - запомнил, хоть и гнал от себя, как постыдное и гадкое...
тумбы - той самой, на которой покачивался перед входом в здание суда
игрушечный висельник.
Луар застонал и протянул руку, чтобы вытащить медальон из-за пазухи - но
рука так и опустилась, не дотянувшись.
невесть за что... За ту мышку. Это же и поощрение - нужно, чтобы боль тела
помогла ему справиться с иной болью, которая почему-то сделалась совсем уж
невыносимой...
того ни с сего прокляли дорогие люди, что быть этим несчастным мальчиком
легче - есть горе и есть обида, но жива и надежда, что все ошибка и все
исправиться...
ноги казненной куклы, и круг замкнулся, нету больше ни обиды, ни надежды,
и ничего нету, серое небо и тошнота, подушечке для игл не должно быть
больно...
в виде смеющейся рожицы. Иглы втыкались в розовые щеки и веселые глаза - а
рот все смеялся... И этой вот тряпичной кукле тоже не больно, ей плевать,
что ее повесили невесть сколько лет назад и не дают успокоиться...
солнцем, тряпки линяют... А жертва правосудия должна выглядеть
внушительно...
иголками, хорошо, я ублюдок, ладно, я приношу несчастье, я со всем
согласен, но что же делать...
сидящим Луаром - и не узнал в нем сына господина Солля:
секунду глаза блюстителя показались ему голубыми головками булавок. Две
булавки, уходящие остриями вглубь стражниковой головы.
упасть и даже не поднес ладонь к лицу, простоял минуту, слепо глядя в
никуда и ожидая, пока темнота перед глазами рассеется...
через площадь - туда, где по бокам высокой лестницы застыли в
величественных позах железная змея и деревянная обезьяна.
быть студентом? По какому же праву вы переступаете порог, который...
пыльном кафтане, того самого, что так любил красоваться на круглом
университетском балконе, вытряхивая пыль из шелковых географических карт
либо начищая до блеска желтый человеческий скелет...
немедленно - а старая университетская крыса так оплошала. Не узнать сына
Тории, мальчика, который рос на твоих, старичок, глазах... Видимо, Луар
изменился-таки.
Немедленно... вон!
собой разжались.
рту каждый звук своего неправильного, бывшего имени. - Я имею право.
бормоча и посапывая, трусил следом. Встречные студенты недоуменно
заглядывали Луару в лицо, кто-то удивленно вскидывал брови, кто-то
шарахался - в какой-то момент ему увиделись те же коридоры пятнадцать лет
назад, новый костюмчик из жесткой негнущейся ткани, студенты огромные, как
башни, удивленно и ласково глазеют на неуверенного малыша, впервые
явившегося в таинственное место, где "наука" и где мама "работает"...
глазах ученых юношей отражалась не умильная симпатия - страх в них
отражался, угрюмый страх, а ведь я страшен, подумал он удовлетворенно.
уверенность, что столько времени потрачено зря, что он искал не там и не
так, но вот, наконец, перед ним нечто важное, единственно важное, нужно
только перетерпеть эту жгучую боль золотой пластинки...
великих ученых древности, эти лица казались ему мертвыми и строгими
одновременно... Каменные трупы...
явится, и будет пожар, тот, которым пугает нянька...
Тории... Нельзя!
вернее, перед дверью и заслонившим ее служителем:
госпожа Тория может...
был бы против?
все равно не сможете открыть!