Чтение 54–й страницы книги ~Вестники времен~

видел ¬ молодой норманн не шутит.
¬ Я отказываюсь от поединка, ¬ быстро сказал Ричард. ¬ Вы облачены в броню,
а у меня нет даже шлема. Неравные условия, сэр...
¬ Тьфу, ¬ злобно сплюнул Мишель. ¬ Тоже мне принц. Сердце у него львиное,
понимаешь...
И в сердцах вонзил наконечник в плечо Ричардова жеребца, который жалобно
заржал, привстал на дыбы и попятился, мотая головой от боли и сверкая белками глаз.
Принц, грубо осадив несчастное животное, ругнулся под нос, развернулся и
демонстративно медленно поехал туда, откуда явился.
Некоторое время царило изумленное молчание, лишь Мишель сердито сопел,
глядя вслед прихрамывающей лошади принца. Наконец сэр Уильям подъехал к нему и
забрал свое копье.
¬ Вы заставили отступить самого Ричарда Львиное Сердце, ¬ как бы невзначай
заметил Годфри. ¬ Ладно, сударь, я запомню этот ваш поступок, а память у потомков
короля Вильгельма Нормандского крепкая.
Сын короля развернул лошадь, погнав ее рысью вслед уехавшим далеко вперед
Генриху и свите. Сэр Уильям и Мишель последовали за ним.
Между тем уже почти рассвело, стало лучше видно раскисшую дорогу, и дождь
немного поутих, сменившись легкой колючей моросью.
Трое всадников скоро нагнали едущий быстрым шагом кортеж короля, который,
совсем обессилев, полулежал на шее лошади, поддерживаемый с двух сторон рыцарями.
Было просто удивительно, как старик еще не потерял сознание. К счастью, один из
рыцарей свиты вспомнил о расположенной недалеко от дороги, за перелеском, дере-
веньке, и маленький отряд оставшихся верными Генриху дворян свернул с дороги в ту
сторону. Мишель, окончательно решивший не бросать короля, отправился с ними, к тому
же ехать дальше у него тоже не было сил. И кроме того, Годфри попросил остаться.
В последующие дни Мишель де Фармер, сам того не желая, стал свидетелем
отвратительных, по его мнению, интриг членов королевских семейств Англии и Франции.
Короля уложили в крестьянском доме, с ним остались сын, самые приближенные
рыцари да напросившийся Мишель. Бедный Генрих, мучимый тяжелым воспалением
легких, седой, осунувшийся старик, еще пытался спасти свой трон и земли государства,
но король Филипп, быстро выяснивший, где нашел пристанище соперник и в каком он
находится состоянии, вместе с Ричардом навестил неприметную северо-нормандскую
деревушку, выставив условия мира. Буйный принц, кстати, желая остановить войну в
собственных землях и побыстрее отправиться в планируемый крестовый поход,
отказался от решения предать отца суду, да надобность в этом уже миновала ¬ вскоре
Генрих должен был предстать перед судом, рядом с которым все земные тяжбы теряли
смысл...
Когда Филипп и Ричард приехали, Генрих, не желавший выглядеть в их глазах
немощным стариком, сел, вопреки протестам Годфри, в седло и выехал им навстречу.
Сопровождали его сэр Маршалл, сын и Мишель, который теперь не отходил от канцлера
ни на шаг. Одного взгляда на короля было достаточно, чтобы понять ¬ он скоро умрет,
но ни француза, ни принца это совершенно не тронуло. Между прочим, Генрих отказался
сойти с коня, не надеясь, что сможет вновь забраться в седло.
Он отрешенно выслушал унизительные условия мира, предусматривавшие отказ от
многих ленов на континенте, выплаты колоссальных контрибуций и даже требование
расстаться со своей последней любовью ¬ французской принцессой Алисой,
находившейся сейчас неподалеку, в Руане.
Явно желая окончательно добить отца, Ричард предъявил ему список вассалов,
оказавшихся неверными королю. Первым в том манускрипте стояло имя принца Джона,
последнего сына, единственной надежды Генриха. И он успел изменить отцу.
Мишель слушал этих напыщенных, разодетых в пух и прах селезней и с горечью
вспоминал слова старого конюха из Фармера. Да, прошла эпоха норманнов, тех
норманнов, которые жили лишь своим родом и споры решали только мечом. А сейчас они
обращаются со словами лучше, чем со сталью, и раны, наносимые ими, куда больнее.
Кривясь от отвращения, Мишель проследил, как Генрих подписал постыдный договор, и
краем глаза уловил тоскливую досаду, отразившуюся на лице Ричарда. Впрочем, тому
было не жаль отца, все оказалось прозаичнее ¬ когда Генрих умрет, ему, Ричарду,
волей-неволей придется соблюдать условия этого странного мира.
Посольство отбыло, а старый король вернулся в сельский дом на свое ложе и
никогда больше не встал с него.
Умирал Генрих семеро суток, и все это время возле его смертного одра находились
двое рыцарей и непосвященный в этот сан баронет Фармер. Король тихо угасал день за
днем, мучимый изнурительной лихорадкой и кашлем, не приносящим облегчения. Ближе
к концу сознание Генриха помутилось, в сельском священнике, который навещал
умирающего монарха каждый день, ему виделся Томас Бекет, проклятие которого
тяготело над Генрихом II уже много лет. В бреду он клялся в своей невиновности перед
святым, умолял простить его, взывал к христианскому милосердию... Король Генрих II
Плантагенет испустил дух на рассвете седьмого дня, миновавшего после подписания
мира с Францией. Последние слова, которые он произнес в предсмертную минуту
просветления, были обращены к Годфри:
¬ Ты мой единственный сын...
В тот же вечер обезумевший от горя Годфри напился в компании Мишеля де
Фармера и Уильяма Маршалла. Вино обратило тоску в ярость, и канцлер, шатаясь и
пиная низенькие скамейки, расшагивал по дому, выкрикивая бессвязные слова о том,
сколько хорошего сделал отец для Англии, бормоча в адрес предателей-братьев
проклятия, перемежаемые страстными молитвами.
Мишель, впавший в пьяное уныние, слушал не перебивая, и вдруг исступленно-
гневный взгляд Годфри остановился на нем.
¬ Мишель, ты оруженосец?.. Почему ты посейчас не рыцарь, если верно служил
своему королю до последнего дня?
¬ Вышло так, ¬ угрюмо сказал Мишель. ¬ Все как с ума посходили с этой
дурацкой войной.
Годфри неверной походкой подошел к столу, на котором лежало оружие, и вынул
из ножен свой меч.
¬ Колено... преклони, ¬ очень отчетливо, чуть ли не по слогам, как говорят только
сильно выпившие люди, вымолвил он. ¬ Посвящаю тебя не я ¬ он.
И сын Розамунды Клиффорд кивнул в сторону покоя, где находилось тело
почившего короля.
¬ Я лишь исполняю его волю, ¬ добавил канцлер. Меч опустился на плечо
Мишеля, он сдавленно пробормотал слова обета, а Годфри, отшвырнув клинок, рас-
стегнул собственный пояс и своими руками опоясал новоявленного рыцаря. Потом снял
шпоры и передал Мишелю, теперь уже Lсэруv. Маршалл утирал слезы.
¬ Теперь иди, ¬ сказал Годфри. ¬ В Англии у тебя есть друзья. Завтра приедет
этот ублюдок Ричард, да гореть ему вечно в аду, забирать тело отца. Уезжай прямо
сейчас. Не хочу, чтобы ты попал под Ричардову руку ¬ похоже, он тебя запомнил.
Помнишь, я говорил, будто у Плантагенетов хорошая память?
Сэр Мишель молча встал, поклонился канцлеру, растолкал Жака, пристроившегося
в сенях, и, приказав собрать веши, отправился седлать лошадей, ничуть не думая о том,
что отбывает на ночь глядя.
Уезжал он не потому, что боялся Ричарда. Сэр Мишель просто не хотел лишний
раз огорчать Годфри. Да, в общем, и делать ему здесь было больше нечего ¬ короля он
не спас, главной цели своей достиг, а рана благополучно заживала. Скоро, очень скоро
подберется, подползет тихой змеей скука, заставляя двигаться вперед в поисках новых
впечатлений.
Вот так сэр Мишель и стал рыцарем.
Дальнейшая судьба участников этих событий сложилась по-разному. На
следующий день после смерти Генриха новый король, Ричард I, послал своих
представителей в Лондон с приказом констеблю города: вдовствующая королева
Элеонора должна быть немедленно освобождена из замка Винчестер и перевезена в
Виндзор. Пока король не вернется в столицу, править страной будет Элеонора
Аквитанская. Помогать ей будут принц Джон и мэтр де Лоншан.
Королеве тогда исполнилось семьдесят лет. Выглядела она, даже после
шестнадцати лет заточения, на неполные пятьдесят, а ее энергии и ума наверняка
хватило бы на завоевание всего Востока вплоть до Багдада.
Годфри был лишен должности канцлера и отправлен в ссылку. Ричард не забыл его
верности отцу.
А сэр Мишель, передохнув в отцовском замке и похваставшись барону Александру
дарованным самим канцлером Англии рыцарским поясом, отправился путешествовать
дальше. Теперь уже в качестве странствующего рыцаря.
Дороги привели его в бенедиктинский монастырь Святой Троицы, откуда
благородного рыцаря Фармера-младшего и выставили со скандалом ранним утром 13
августа 1189 года. И неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Дракон
Люфтваффе, которому было вовсе нечего делать в Нормандии двенадцатого века,
изменил все.
¬ Здорово, ¬ пробормотал Гунтер, когда сэр Мишель закончил свой длинный и
несколько сбивчивый рассказ. ¬ Весело вы тут живете... Вот никогда бы не подумал, что
такой раздолбай, как ты, может быть знакомым с королями, принцами и канцлерами.
Меня, например, к нашему канцлеру и близко бы не подпустили.
¬ У вас в будущем тоже есть канцлер? ¬ поднял бровь Фармер, пропустив
Lраздолбаяv мимо ушей. ¬ А кто он? Родственник вашего императора?
Перед Гунтером на мгновение мелькнуло худощавое лицо с вечно настороженными
небольшими глазками, смешными усиками и темной челкой, падающей на лоб. Германец
решительно отогнал явившееся так некстати видение и буркнул в ответ:
¬ Он у нас и канцлер, и император, и принц, и все, что угодно, вместе взятое. Не
будем о нем. Помяни беса к ночи...
По обе стороны дороги тянулись убранные поля с возвышавшимися через каждые
пятьдесят шагов стожками соломы, левее, на зеленом холме, паслось стадо рыжих коров,
над которым кружили темные пятнышки птиц. Грунтовая утоптанная дорога шла прямо на
восток, к Руану...
Почему-то сэру Мишелю взбрело в голову начать расспросы, для которых прежде
времени или желания не находилось. Безусловно, гордый норманн никогда не стал бы
связываться с Lбыдломv, но все одно ¬ происхождение оруженосца сэра Мишеля
интересовало до крайности. Конечно, можно поверить и на слово, и Джонни никоим
образом не мог обмануть, говоря, будто он родич герцогов Валуа, но он что-то еще
говорил о германских маркграфах, имевшихся в его древе родословия...
Между прочим, сам сэр Мишель и весь его род происходили от Ивара-конунга, по
прозвищу Широкие Объятия, владевшего Данией, Швецией и восточной частью страны
саксов, а сам Ивар, говорят, возводил свой род к Инглингам, потомкам самого Одина.
Хотя гордиться таким происхождением вовсе не следовало ¬ пристало ли христианскому