это он.
мне не нужен, я не жопочник. К тому же вы молвили, он волшебник? От
волшебников надо держаться дальше, чем от венца. Но ее мы все равно
отберем!
поехали не к дому Смороды - это Репня помнил точно, потому что через
Вечевой мост они не переезжали, а через Гзеньский их бы кучер и сам не
повез: эти ребята не ездят в Тверь через Урал. Похоже, они просто
проветривались, раскатывая недалеко от дома Конопли. А может, и вовсе
по-прежнему сидели в кабаке.
улице уже вечер. Репня открыл переднее окошечко и спросил кучера (кучер
вроде бы был Коноплев):
означало признаться, что он ничего не помнит. Поэтому Репня стал
внимательно смотреть в боковое окно. И вскоре сообразил: они едут к его
дому.
лучше на виселицу, чем в эту опостылевшую до невозможности пустую
светелку.
я должен немного проветриться. - Репня подмигнул кучеру.
полном вашем распоряжении на весь сегодняшний вечер.
окон экипажа фонарные столбы. А по тротуарам гуляли разряженные люди, но
на них Репне было наплевать. Как наплевать было и на встречные экипажи.
Тех, кто ездит в каретах, он никогда не любил, а те, кого он любил,
никогда не ездили в каретах.
вспомнил.
вернемся через Гзеньский мост.
окне занавеску и под ее защитой проводил взглядом дом ненавистного
Светозара Смороды. Вон там, за украшенным литой решеткой окном, томилась
та, с которой он с удовольствием прокатился бы сейчас в карете. Но между
ним и ею стоял ненавистный кастрат.
вечернем солнце Волхов.
десницу и с улыбкой что-то ему говорила. А он, прямой, аки лом проглотил,
и важный, словно наследник Великокняжеского престола, индюком вышагивал
ошуюю от нее. Десницу он держал так, будто нес в ней корзинку с яйцами,
кастрат поганый, а эта сука заглядывала ему в рожу да все чесала
несчастным своим язычонком.
проезжающей мимо кареты. Репня отшатнулся и прижался к спинке сиденья.
Словно его застукали подсматривающим в окошко бани, когда там моются
женщины...
так и шагали по тротуару, непринужденно болтая друг с другом. Сука
по-прежнему смотрела на своего псевдокобеля. Но время от времени не
забывала поглядывать и вслед уезжающей карете.
предопределен богами. В том числе и эта нежданная встреча.
тогда она любила маму.
тети Любы, на которого ее мать, уходя по своим делам, оставляла дочку.
Акиня был лета на три старше Забавы, и девочка, не отдавая себе отчета,
отводила ему в своей жизни роль неизвестного ей отца. Акиня защищал ее от
уличных собак и чужих мальчишек и даже кормил холодным обедом, но он же,
при малейшем неповиновении с ее стороны, отвешивал девочке увесистую
оплеуху. А порой, заведя подопечную в укромное местечко, Акиня заставлял
ее снимать штанишки и показывать ему то, что внутри них скрывалось.
Ведомая просыпающимся безошибочным женским инстинктом, Забава обычно
сопротивлялась этим поползновениям, однако этот же инстинкт подсказывал
ей, что сопротивление не должно быть долгим. Акиня увлеченно рассматривал
открывающуюся картину, потом начинал смеяться и показывал ей то, что, по
его мнению, должно иметься у настоящего человека.
чрезвычайно похожими друг на друга существами изрядно занимала Акиню,
потому что однажды он и вовсе принялся ковыряться у Забавы щепочкой, за
что был тут же нещадно избит некстати подвернувшейся матерью.
снился ей по ночам. В ее представлениях о жизни Акиня был
сверхъестественным существом, и, пока тетя Люба наказывала сына, Забава
верещала так, что на дочкины вопли прибежала Светозара Соснина. Женщины,
полагая, что Забава вопит от физической боли, всыпали Акине добавочную
порцию горячих. Наконец Забава сообразила, что крик только прибавляет
мучений ее кумиру, и замолкла.
сопротивления.
замуж и народила бы ему уйму детей, но смерть матери круто изменила судьбу
девочки, и от Акини остались лишь редкие сны...
заменила ей и маму, и тетю Любу, и даже Акиню. И именно мать Заряна
научила ее быть женщиной. Но своенравие отобрать не сумела. Впрочем,
своенравие - это ствол, на котором растут плоды жизненных достижений. Вот
только жизненные достижения почему-то обходили Забаву стороной - наверное,
им было мало одной любви, а больше в девочке еще ничто проснуться не
успело. Во всяком случае, в учебе с чем-либо еще, окромя арифметики да
правописания, на короткую ногу Забава стать не сумела. Однако мать Заряна
не называла ее успехи малыми: ведь додолки всегда и всюду считали для
женщины главным занятием в жизни - помимо деторождения - именно любовь. А
науки - занятие мужское.
что ее первый хозяин начал приставать к своей служанке отнюдь не с
бухты-барахты. Ведь не заметить в ее глазах призывного сияния мог только
незрячий. Разумеется, Забава не преследовала никаких материальных целей.
Ей и в голову не приходило, что хозяин может развестись с супругой и
осчастливить женитьбой ее, Забаву. Просто любить для нее было так же
естественно, как дышать.
свободу, какой у нее ввек не было. Подобное ощущение возникало порой лишь
во сне - когда она, раскинув руки, летала над землей, удивляясь тому, что
с нею нет ни ступы, ни помела.
птица, хотя любой рыбак сказал бы ей, что она больше похожа на вытащенную
из воды рыбу. Но рыбака рядом не было: все знакомые рыбаки остались у нее
в прошлом, на Онеге. Скорее она сама была похожа на рыбака, силящегося
вытащить рыбку, оказавшуюся ему не по силам. Смирившись с судьбой, она
дала возможность рыбке сорваться с крючка и уплыть своим путем, но теперь
следовало привыкать жить без ушицы...
Забава ночью: ей все время казалось, что ее подвесили вверх ногами - так
стучала в висках кровь. Ничего не изменилось и утром. По-прежнему Забаве
представлялось, что она висит вниз головой. К этому достаточно неприятному
ощущению добавилось новое - когда она увидела за завтраком чародея, ее
чуть не вытошнило. Если бы она хоть раз в жизни опилась медовухой, она бы
знала, на что похоже вновь обретенное ощущение, но о синдроме похмелья
Забава не имела ни малейшего понятия.
тарелки, она едва успела добежать до туалета, где ее долго чистило,
жестоко выворачивая наизнанку желудок.
удивилась: - Хотя откуда?.. Зеленец-то еще не наступал.
Березин Федор
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Вронский Константин
Зыков Виталий