лодью. Там можно будет отдохнуть от сухой пыли, от жадных, привязчивых
ордынцев. И потом опять потянутся бесконечною чередою день за днем. Будет
струить свои воды река, огибая борта, гребцы будут подымать и опускать
весла, и медленно будут проходить мимо зеленые волжские берега.
грамоты: донос на митрополита Петра и повеление патриарха Афанасия
разобраться на месте, соборно, совокупив для сего русских иерархов
церковных и властительных мирян. Донос послан тверским епископом Андреем и
обвиняет Петра в мздоимстве и многих других неправосудных деяниях. Доносы
не новость в древней Византии, и ежели бы цареградские власти верили
каждому доносу, то град сей давно уже перестал бы существовать. Доносы
чаще всего лишь принимают во внимание. А верить им начинают лишь тогда,
ежели это нужно кому-то и для чего-то. И донос на русского митрополита не
был бы принят патриархом, ежели бы не принадлежал епископу стольного града
русского великого князя, ежели бы к тому на митрополита Петра не опалился
волынский князь, оскорбленный явным предпочтением, выказанным Петром
Суздальской земле, в ущерб Галичу и Волыни. И, наконец, наиважнейшее
заключено в том, что сам патриарх не весьма доволен деятельностью русского
митрополита Петра, слишком уж независимого от велений Цареграда. И потому
клирику, что терпеливо переносит тяготы долгого пути, даны самые широкие
полномочия. Он может и сместить митрополита, ежели того потребуют на
соборе русские епископы и великий князь, с мнением коего несколько
опрометчиво, как кажется, не согласился не так давно патриарший престол.
речных извивах открываются с каждым поворотом новые и новые занавесы
зеленых берегов. Пахнет водой, свежестью, теплыми испарениями лугов,
иногда ветер доносит запах соснового бора. Гребцы поют, натужно подымая и
опуская стеклянно блестящие мокрые весла. Плещет и булькает вода, обегая
смоленые борта. В ларце, окованном черным кружевным железом, лежат и ждут
своего часа запечатанные вислыми серебряными печатями патриаршьи грамоты,
вручающие цареградскому клирику власть над грядущей судьбою русской
церкви.
лишь отдельными пятнами белеют старинные соборы. Непривычно чистый воздух,
с какими-то острыми и тонкими запахами, верно от вянущих трав.
Белоствольные деревья, по листве тронутые светлым золотом. Осень.
клирика и его спутников встретят. Весть о патриаршем посольстве была
послана загодя, с пути. Вот уже, кажется, и встречают! Да, это к ним.
Извиняются - лодью клирика приняли за другую. Ему переводят по-гречески,
хотя он немного понимает и сам русскую речь. Клирик кивает. Дорогою он
решил уже, что лучше разобрать дело келейно, собором одних епископов, и,
осудив Петра, послать Афанасию и кесарю ходатайство о назначении на Русь
митрополита-грека. Самого Петра клирик никогда не видел и мнит встретить
сейчас хитролицего осторожного человека или громогласного властителя,
взъяренного, аки медведь, и не сразу понимает поэтому, что высокий,
сухощавый, с ясною печатью тонкой духовности на лице, да еще в простом
одеянии - лишь золотой наперсный крест выдает его значение в ряду прочих
русских иерархов, собравшихся для встречи, - что именно он и есть тот
самый Петр, мздоимец и даже святотатец, коего он, клирик, обязан
низложить, лишив сана митрополита русского. Донос и человек двоятся, никак
не согласуясь друг с другом, и это портит удовольствие оконченного
трудного пути.
приготовленные покои, - в это царство тесаного дерева, резного дерева,
рубленого, пиленого и сверленого дерева, дерева, раскрашенного вапою, и
чистого, сухого, как будто даже потрескивающего слегка. Впрочем, в покое
его окружают привычные предметы, многие даже и цареградской работы, и он с
удовлетворением омывает руки и лицо, меняет дорожное облачение,
распоряжается, куда что поставить из привезенного с собою. Потом, водрузив
ларец на стол, достает ключ и, надавив, поворачивает ключ в прорези замка.
Ларец распахивается с легким звоном. Он берет грамоту с вислыми печатями
на ней, несколько мгновений держит ее на весу, потом, покачав головою,
кладет назад и запирает ларец.
трапезную. Тут их принимает сам Петр. Трое греков едят жаркое, пироги и
рыбу, пьют русский мед и греческое вино. Трапеза проходит почти в
молчании. Трапезующие перекидываются незначительными словами о путях,
погоде, здоровье великого князя владимирского Михаила, патриарха Афанасия
и кесаря. Под конец клирик, неторопливо вытирая пальцы вышитым рушником,
подымает на Петра строгий взор и говорит нарочито и негромко, что прибыл к
нему <для рассуждения дел некаких>. Петр, осуровев лицом, кивает согласно,
но не теряется и не суетится без меры - ждет. О существе дела он уже
наслышан или догадался. И клирику, хоть он и не показывает вида, поручение
патриарха на миг представляется слишком поспешным и даже, возможно,
неразумным несколько. Каков-то еще окажет себя доноситель? Впрочем, он
слишком чиновник и тотчас справляется с собой. В конце концов, что, кроме
располагающей внешности, ведомо ему о сем муже? Достоит уведать мнение
прочих епископов, иереев и мирян и сугубо самого великого князя
владимирского. Посему он говорит Петру, оставшись с глазу на глаз,
немногое: что послан патриархом для надзирания дел святительских и должен
собрать вкупе епископов Суздальской земли. Петр не расспрашивает, не
просит и не умоляет, не тщится задобрить цареградского посла - и это все
странно и непривычно для умудренного жизнью грека: русский митрополит
вроде бы даже не понимает, что дело идет о его личной судьбе. Он сразу
велит разослать гонцов и только просит подождать немного ростовского
епископа Симеона, ибо тот отбыл в Устюг, место неближнее, и посему скоро
явиться не сможет. Так кончается первый день патриаршего посланца во
Владимире. Вечером греки, несколько озадаченные, беседуют друг с другом.
Впрочем, к великому князю Михаилу Ярославичу уже послано. Греки расходятся
по своим кельям и засыпают под тихое потрескивание прогретых и просушенных
летним солнцем бревенчатых стен.
Пусть соберут собор! И на собор он не поедет, нет! Детей - пошлет. Как бы
ни решилось, все равно!
отчаянием. Как его убедить, что иначе, без прямого князева слова, Петра
могут и не осудить, а значит...
во что обратится церковь, ежели дела ее, паки и паки, станет решать
мирская власть? Да, пусть лучше прогадает он, великий князь Михаил, да не
впадет в скверну церковь русская! Господу, а не князю вручите ее судьбу!
Да, он тоже наслышан о делах Петра, и глаголют о нем лишь доброе, и не он
посылал донос патриарху! Да, я великий князь Руси! Да, судьба земли в
деснице моей! И мне ведомо, что власть силы сокрушает земное и зримое,
вещественное и телесное, но невещественное и бестелесное одоляет лишь
духовная сила. Мысль не зарубишь мечом! И дух не прободешь стрекалом!
Почто ряса, коей прикрыт иерей, тверже панциря воина?! К чему же вы мните
отринуть незримую, твержайшую железа защиту сию ради земной и тленной?
Заменить дух насилием? Зачем?!
налагаемое, - тоже насилие над плотью! И чадо свое отец добрый приневолит
силою к деланию полезному. И, выросши, отрок поклонит родителю своему ради
насилия того!
к деланию полезному. Но не того просите вы от меня ныне. Не лукавь,
Андрей. И ты не лукавь, и ты! Господь рассудит тебя с Петром по истине и
соборно. Мыслю, патриарший посол мнит рассудити дело сие с утеснением
противу митрополита Петра... Иначе бы не приехал! Но об ином - пусть
решает земля, и пусть не княжеская власть, но сам Господь рассудит истину
в делах святительских. И - будет! Полно того. Я сказал.
растекаться по земле все шире и шире, порождая толки и смуту. Спорили
иереи и бояре, спорили смерды и купцы. На приезжих греков оглядывались на
улицах горожане, указывали пальцами, порою бранили вслух. Клирик,
побывавший уже на двух проповедях митрополита и вызнавший мнение граждан,
начинал задумываться. Дело, ради коего он прибыл на Русь, осложнялось с
каждым днем. Он уже беседовал с тверским епископом Андреем - и не составил
себе о нем ясного мнения. Он уже уведал, что великий князь устранился от
прямого решения судьбы митрополита своею волей. Московский князь и многие
прочие хлопотали перед ним об оставлении Петра на престоле. И, в
довершение всего, из Цареграда дошла к нему злая весть. Скончался патриарх
Афанасий. Дело, затеянное там, приходилось теперь ему разрешать на свой
страх и риск, и клирик, рассудив разумно, склонился к созыву собора
иерархов всей земли, тем паче что, с умножением волнений и слухов, инако
поступить становилось все невозможнее.
свои, неведомые ему, рассуждения и счеты. Князья и епископы согласно
предложили Переяславль, вотчину почившего полвека назад великого князя
Александра, град, как уверяли клирика, наипаче прочих пристойный для
таковыя нужи.
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия