сын, первый, погиб, второй, татарский сын, живет в Орде и служит
Менгу-Тимуру. У него, у Семена, здесь только он, князь Андрей. Иным было
отношение Давыда Явидовича. Тот соблюдал свое: выдать дочь за князя,
прикрепиться и укреплять Андрееву власть, как вложенные в лихву гривны.
Иным было и отношение Олфера Жеребца. Для Олфера князь был щитом, и сам он
был щитом князю, как в драке, к кому прислониться спиной. Он и мирволил
Андрею, и ублажал его - все, чтобы быть ближе. У Семена же все было не
так. Он не дозволял ни себе, ни Андрею излишней близости. Он - видимым
образом - не просил богатства. На предложение перебраться к нему в
Городец, получив от Андрея села и земли, ответил вежливым отказом. В думе
держался сухо-почтительно, никогда не выставляя себя наперед. Но порою,
изредка, оставшись наедине с князем, он или рассказывал нечто, неизвестное
прежде Андрею, а то давал прочесть, иное переводил с греческого или
латинского, с немногословною страстью подчеркивая важное, и тогда исчезал
маленький Городец, сам Владимир становился мал перед блеском палат древних
римских кесарей или Царьграда - мировой державы... Византия, мунгальский
каган, римские кесари... И по дороге было одно: ярлык на великое княжение.
А там - Новгород; а там уже поговаривал Семен про Ногая: разбив его, -
ежели он не поладит с Менгу-Тимуром, - можно будет воротить Чернигов, Киев
и прочие, северские и волынские города... И Андрей, разгораясь от дальних
замыслов своего боярина, слал серебро в Орду; пересылался с новгородской
вятшей господой и облагал новыми данями Кострому и Нижний, не свои (пока
не свои, еще не свои!), лишь данные ему в кормление города.
Орде. Давыд в Костроме. Даже Олфер Жеребец ушел в летний путь, в полюдье.
Посоветоваться было не с кем. Митрополит звал настойчиво. Не узнал ли он о
ярлыке? Все, что подготавливал так долго и тщательно Семен, уже
начиналось. Новгородцы, которым он обещал любые льготы (потом можно и
отобрать!), ждали только знака, лишь шевеления. Уже Дмитрий, почуяв
недоброе, начинал действовать круто, отталкивая тем от себя посадское
население и даже прежних доброжелателей своих. Уже зашевелилась Орда...
Митрополит Кирилл был слишком почитаем всеми. Он хоронил отца, он встречал
его после разгрома Неврюем покойного дяди Андрея. (Сходство имен тревожно
резануло по сердцу. Он постарался отбросить непрошеное сравнение. Я и дядя
Андрей! Глупо.) Но тут из Владимира дошли подробные вести об отлучении
ростовского епископа Игнатия. О том, какое впечатление это произвело на
всех, лучше всего сказали Андрею глаза его духовника, тихого и неслышного
отца Онисима, который рассказал об отлучении Игнатия как бы ненароком,
исповедуя князя. Андрей засомневался, и вдруг его охватил страх.
Митрополит, конечно же, знает о ярлыке! Он поедет сюда, непременно поедет!
И тогда? Не проклянет ли он и его, как проклял, отлучив, ростовского
епископа?! Отец - дядя Андрей - и они с Дмитрием... Он проснулся ночью.
(Спал один, у них с Феодорой, как у византийских царей, были особые
изложницы.) Проснулся в ужасе. Перед глазами, качаясь, стоял покойный брат
Василий, тогда, на свадебном пиру, выкрикнувший ему вслед: <Отец проклял
нас, он вверг нож в ны, мы будем резать друг друга, как Каин Авеля, мы
сами себя зарежем!> Что он мог знать, что он понимал, несчастный пьяница,
похороненный отцом прежде смерти? Что мог он предвидеть?! Ночь струилась,
слегка разбавленная лампадным огнем... В Городце, Костроме, Нижнем
готовилось оружие и рати. В Орде вовсю творилась мышиная возня подкупов.
Связки мехов и веские серебряные слитки переходили из рук в руки. Тяжкая,
до времени пощипывая траву, шагом бредущая по степи и неодолимая сила
медленно склонялась, по зову серебряных ручейков, в его сторону. Уже
получен ярлык на половину княжения и... ничего нельзя остановить.
прости меня!
осторожному блеску в глазах отца Онисима догадался, что тот ждал этого
решения и доволен. Велел позвать к себе братнего гонца, что вот уже второй
месяц околачивался в Городце, ожидая ответа Андрея на новгородские грамоты
Дмитрия. Велел передать, что не вмешивается в новгородские дела брата и
мешать ему не станет.
светлобородый парень с умным худоватым лицом и жадно блестящими глазами,
видимо правдолюбец и законник, как сам Дмитрий... Он поставил рядом с ним,
мысленно, Ивана Жеребца и вновь содрогнулся. Неужели же в них, в
исполнителях господской воли, отражается характер князя?! Каков глава,
таковы и они! (Как это может быть? А вот может!) Он отослал грамоту в
Новгород брату со своим гонцом, сам не понимая, зачем это сделал... Гонец,
однако, еще не доскакал до места, когда принесли злую (и еще бы немного
дней назад радостную) весть: Дмитрий, не дождавшись ответа на свое письмо,
сместил в Новгороде посадника, престарелого Михаила Мишинича, всеми
уважаемого мужа, и посадил своею волей Смена Михайловича, ладожского
посадника, боярина со Славны. Самоуправство Дмитрия возмутило весь город,
и теперь там только и ждут Андрея. Посланник сообщал, что и Смен Михайлов
ждет решения города и, ежели что, за князя Дмитрия не вступится.
вестями к Семену в Орду и выехал во Владимир для разговора с митрополитом
Кириллом.
давали сосредоточить силы на одном, на главном. Обнаружились множицею
нестроения в службе, в церковном чине, иное, о чем было постановлено,
оказалось так и не исполнено доднесь. Не были исправляемы суды церковные в
Ростовской земле, и только ныне, ходатайствуя за опального епископа,
Дмитрий Борисович обещал и соглашался утвердить повсеместно новые, соборно
постановленные шесть лет назад правила. Постоянное преткновение вятших
встречали статьи церковного уложения, на неукоснительном соблюдении коих
особенно настаивал митрополит Кирилл. Эти статьи были: об освобождении на
волю раба или рабы за увечье, господином своим нанесенное; такожде об
освобождении на волю рабы, в прелюбодеяние господином своим склоненной, и
равно об освобождении на волю прижитого ею от господина ребенка; и,
наконец, статья, запрещающая продажу иноземцу - жидовину или еретику -
крестьянина-челядина, ибо недостойно есть христианскую душу роботити
нехристем.
не было означенных статей, а за увечье или совращение рабы полагалось одно
лишь церковное покаяние. Митрополит Кирилл, разыскавший нужные статьи в
некиих древних установлениях, отвечал с гневом, ссылаясь не на эти статьи,
а на русское летописание божественного Нестора:
крестителя Руси, прижитого Святославом от ключницы и рабы Ольгиной,
Малуши, такожде надлежало в работу творити?!
рабу по слову митрополита и изобиженный своим боярином. Попик был не
только изобижен, но и избит зело, с синяками и ссадинами на лице и по
всему телу. Сраму ради он не стал показывать Кириллу струпья на седалищных
местах, но видно было, что уже и духом изнемог, и готов смириться. В
поучение ему Кирилл напомнил попику сказание о сорока двух аморейских
мучениках, из коих все, кроме одного, устояли перед тираном и сподобились
блаженной кончины и посмертного райского жития.
собою, станет ли почитать в тебе духовного своего отца? Приклонит ли ухо к
глаголу уст твоих? Помысли о сем! Не лучше ли во сто крат прияти
мученическ венец, но остаться с Господом, а не с тираном?
синяки на лице (и за бороду его драли, видать!) и еще рассказал, теперь
уже из хронографии Феофановой, про лжепатриарха Константина, некогда
погубленного царем-иконоборцем. Рассказал для вящего вразумления, чтобы не
подумал попик, в сирости своей, что вот, мол, легко митрополиту всея Руси
советовать мученического конца приятие, его-де самого не коснется длань
врага. Может коснуться и меня, ежели царь самого патриарха заушал и мучил
и принудил его, в монашеском сане сущего, обвенчаться, есть мясо и слушать
песни за царским столом...
поднял глаза на митрополита Кирилла и слушал смятенно, по временам трудно
сглатывая слюну. Кирилл пересказывал жестко, ничего не смягчая. Как
заушали и закидывали грязью патриарха, как срамили и волочили по городу...
всем ему потакал и мирволил!
глаза глядя на митрополита.
сей патриарх пресмыкательством пред царем? Тоя же срамныя и лютыя смерти.
Но ежели праведники, приняв муку от гонителей своих, идут ко Господу, в
выси горние, то помысли, куда ушел лжепатриарх, согласясь со скверной?
иконы, замазывали лики святых, и где они все, обличители? Где
царь-гонитель, где слуги и присные его? В геенне огненной! А лики - вот,
сияют! И только уничтожено многое, и многие прияли мученическ венец,
многое, увы, изгибло, вещественное и рукотворное, но нерукотворное,
духовное - сохранено! Ими, праведниками, в муках опочившимися, сохранено!
Помни!
Лукьяненко Сергей
Громыко Ольга
Самойлова Елена
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Посняков Андрей