греческие хитоны. Разодрались в труднопроходимых лесах добытые на Востоке
азиатские одежды. Семьдесят дней, не переставая, лил страшный тропический
дождь. Буря срывала и уносила шатры, опрокидывала на стоянки громадные
деревья. Людей трясла желтая лихорадка. Воины бряцали мечами и угрожали
царю. И Александр повернул обратно. Через десять лет после начала этого
небывалого похода македонцы вернулись к стенам Вавилона. Здесь, тридцати
трех лет от роду, Александр умер, так и не завоевав даже сотой части мира.
Захватить Азию оказалось не так легко, как разрубить мечом Гордиев узел.
трудом, распалось, как башня от землетрясения. Отпали от македонцев
Бактрия и Согдиана. Дах Аршак, потомок тех дахов, которые помогали
Спантамано, изгнали завоевателей из Парфин. Прав был старый Танаоксар - на
смену одному пришли сотни тысяч Спантамано. И они-то и стали хозяевами
своей страны.
кто попирал землю Согдианы. Погибла в Пеллах, далеко от родины дочь
Вахшунварты, красавица Рохшанек. Умер Ороба, смещенный Фердиккой, ставшим
после Александра первым человеком государства. Исчезли, как дым,
Птолеймаос Лаг, Аминта, Кратер, Мелеагр и другие сподвижники Александра,
которые когда-то гонялись за Леопардом, или за которыми гонялся Леопард.
земле. То была Зара. Недолго блаженствовал с ней Дракил: хотя она и
отличалась дивной красотой, на нее часто находило что-то непонятное, она
становилась злой и кровожадной. Дракил терпел, пока войско стояло в
Согдиане. Но когда македонцы выступили в поход на Индию, хитрый мегарец
продал жену рябому Лаэрту. Лаэрт, разбогатевший благодаря пронырливости,
вернулся домой, покинул Танагру и уехал в Сицилию, где обитали греческие
колонисты. Здесь в городе Катане, он открыл притон. При первой Пунической
войне карфагенян и римлян его убили наемники-самниты, возвращавшиеся со
службы из Сиракуз. Зара осталась одна. Постепенно она одряхлела,
состарилась.
С тупым лицом, приплюснутым носом и тонкими губами, вытянув длинную
морщинистую шею, нищенка медленно и неуклюже, словно черепаха, ковыляла
возле домов и протяжным голосом просила кусок хлеба. Но ее колотили
палками и гнали отовсюду, ибо она была азиаткой. Дети швыряли ей в голову
огрызки овощей. Собаки хватали за бока и раздирали и без того ветхий
клетчатый плащ. Нищенка безропотно терпела удары и заискивающе улыбалась
беззубым ртом в ответ на проклятия - она хотела есть. Когда ей ничего не
давали, она рылась в кучах отбросов, добывала из них полусгнившие
капустные листья и поддерживала ими свою никому не нужную жизнь.
Совершенно позабыв родной язык, она в своих скитаниях по городу часто
произносила по-гречески стихи из Эврипида:
улицам чужого ей сицилийского города и молча переносила страдания. Но
иногда, при восточном ветре, с ней происходила странная перемена. Старуха
торопилась к гавани, садилась у бушующего моря и долго смотрела в сторону
солнечного восхода. Волны, словно тараны, то откатывались назад, то
яростно обрушивались на берег, и груды мокрых утесов тяжко вздрагивали и
гудели, словно крепости при осаде.
И в шуме расходившегося моря слышался далекий, протяжный, долгий-долгий
крик:
кривые ноги, взмахивала клюкой и приступала к рассказу о гневном солнце
юга, о сыпучих песках, о священных плясках у кочевых костров, и голос
попрошайки напоминал тогда рычание леопардов, обитающих на ее далекой
родине. Она повествовала о небывалых походах, погонях и засадах. Она с
упоением произносила имена восточных царей. Она утверждала, что была женой
великого человека. Но кто бы поверил этой дряхлой, лишившейся разума
старухе?