холст. Увидав меня, приостановилась. Я кинулся к ней.
усмехнулась:
слитом с другими домами, по левую сторону той небольшой
площади, от которой идет ступенчатая "Улица царя Давида" --
темный, крытый где холстами, а где древними каменными сводами
ход между такими же древними мастерскими и лавками. И она без
всякой робости пошла впереди меня по крутой и тесной каменной
лестнице этого дома, слегка откинувшись, свободно напрягая свое
извивающееся тело, настолько обнажив правую руку, державшую на
голове на кубовом платке круг сыру в холсте, что видны были
густые черные волосы ее подмышки. На одном повороте лестницы
она приостановилась: там, глубоко внизу за узким окном, виден
был древний "Водоем пророка Иезекииля", зеленоватая вода
которого лежала, как в колодце, в квадрате соседних сплошных
домовых стен с решетчатыми окошечками, -- та самая вода, в
которой купалась Вирсафия, жена Урия, наготой своей пленившая
царя Давида. Приостановясь, она заглянула в окно и,
обернувшись, с радостным удивлением взглянула на меня своими
удивительными глазами. Я не удержался, поцеловал ее голое
предплечье -- она взглянула на меня вопросительно: поцелуи не в
обычае у бедуинов. Войдя в мою комнату, она положила свой
сверток на стол и протянула ко мне ладонь правой руки. Я
положил в ладонь несколько медных монет, потом, замирая от
волнения, вынул и показал ей золотой фунт. Она поняла и
опустила ресниц, покорно склонила голову и закрыла глаза
внутренним сгибом локтя, навзничь легла на кровать, медленно
обнажая ноги, прокопченные солнцем, вскидывая живот призывными
толчками....
через час на лестницу.
когда я уезжал от Аида и отъехал уже довольно далеко, сзади
меня хлопнул выстрел -- и пуля с такой силой ударилась в камень
передо мной, что он задымился. Я поднял лошадь вскачь,
пригнувшись к седлу, -- хлопнул второй выстрел, и что-то крепко
хлестнуло мне под колено левой ноги. Я скакал до самого
Иерусалима, глядя вниз на свой сапог, по которому, пенясь,
лилась кровь... Дивлюсь до сих пор, как мог Аид два раза
промахнуться. Дивлюсь и тому, откуда он мог узнать, что это я
покупал козий сыр у нее.
Испании.
в зените, но свет ее, слегка розоватый, как это бывает в жаркие
ночи после кратких дневных ливней, столь обычных в пору
цветения лилий, все же так ярко озарял перевалы невысоких гор,
покрытых низкорослым южным лесом, что глаз ясно различал их до
самых горизонтов.
от их возвышенностей с одной стороны, в мертвой тишине этой
пустынной ночи, однообразно шумел горный поток и таинственно
плыли и плыли, мерно погасая и мерно вспыхивая то аметистом, то
топазом, летучие светляки, лючиоли. Противоположные
возвышенности отступали от долины, и по низменности под ними
пролегала древняя каменистая дорога. Столь же древним казался
на ней, на этой низменности, и тот каменный городок, куда в
этот уже довольно поздний час шагом въехал на гнедом жеребце,
припадавшем на переднюю правую ногу, высокий марокканец в
широком бурнусе из белой шерсти и в марокканской феске.
Марокканец проехал сперва по тенистой улице, между каменными
остовами домов, зиявших черными пустотами на месте окон, с
одичавшими садами за ними. Но затем выехал на светлую площадь,
на которой был длинный водоем с навесом, церковь с голубой
статуей Мадонны над порталом, несколько домов, еще обитаемых, а
впереди, уже на выезде, постоялый двор. Там, в нижнем этаже,
маленькие окна были освещены, и марокканец, уже дремавший,
очнулся и натянул поводья, что заставило хромавшую лошадь
бодрей застучать по ухабистым камням площади.
тощая старуха, которую можно было принять за нищую, выскочила
круглоликая девочка лет пятнадцати, с челкой на лбу, в
эспадрильях на босу ногу, в легоньком платьице цвета блеклой
глицинии, поднялась лежавшая у порога огромная черная собака с
гладкой шерстью и короткими, торчком стоящими ушами. Марокканец
спешился возле порога, и собака тотчас вся подалась вперед,
сверкнув глазами и словно с омерзением оскалив белые страшные
зубы. Марокканец взмахнул плетью, но девочка его предупредила:
к стене дома.
стал спрашивать, есть ли в городе кузнец, -- завтра нужно
осмотреть копыто лошади, -- где можно поставить ее на ночь и
найдется ли корм для нее, а для него какой-нибудь ужин? Девочка
с живым любопытством смотрела на его большой рост и небольшое,
очень смуглое лицо, изъеденное оспой, опасливо косилась на
черную собаку, лежавшую смирно, но как будто обиженно, старуха,
тугая на ухо, поспешно отвечала крикливым голосом: кузнец есть,
работник спит на скотном дворе рядом с домом, но она сейчас его
разбудит и отпустит корму для лошади, что же до кушанья, то
пусть гость не взыщет: можно сжарить яичницу с салом, но от
ужина осталось только немного холодных бобов да рагу из
овощей... И через полчаса, управившись с лошадью при помощи
работника, вечно пьяного старика, марокканец уже сидел за
столом в кухне, жадно ел и жадно пил желтоватое белое вино.
делился длинными сенями, в конце которых была крутая лестница в
верхний этаж, на две половины: налево просторная, низкая
комната с нарами для простоте люда, направо такая же
просторная, низкая кухня и вместе с тем столовая, вся по
потолку и по стенам густо закопченная дымом, с маленькими и
очень глубокими по причине очень толстых стен окнами, с очагом
в дальнем углу, с грубыми голыми столами и скамьями возле них,
скользкими от времени, с каменным неровным полом. В ней горела
керосиновая лампа, свисавшая с потолка на почерневшей железной
цепи, пахло топкой и горелым салом, -- старуха развела на очаге
огонь, разогрела прокисшее рагу и жарила для гостя яичницу,
пока он ел холодные бобы, политые уксусом и зеленым оливковым
маслом. Он не разделся, не снял бурнуса, сидел, широко
расставив ноги, обутые в толстые кожаные башмаки, над которыми
были узко схвачены по щиколке широкие штаны из той же белой
шерсти. И девочка, помогая старухе и прислуживая ему, то и дело
пугалась от его быстрых, внезапных взглядов на нее, от его
синеватых белков, выделявшихся на сухом и рябом темном лице с
узкими губами. Он и без того был страшен ей. Очень высокий
ростом, он был широк от бурнуса, и тем меньше казалась его
голова в феске. По углам его верхней губы курчавились жесткие
черные волосы. Курчавились такие же кое-где и на подбородке.
Голова была слегка откинута назад, отчего особенно торчал
крупный кадык в оливковой коже. На тонких, почти черных пальцах
белели серебряные кольца. Он ел, пил и все время молчал.
села на скамью возле потухшего очага и крикливо спросила его,
откуда и куда он едет, он гортанно кинул в ответ только одно
слово:
кувшином, -- в рагу было много красного перцу, -- старуха
кивнула девочке головой, и, когда та, схватив кувшин, мелькнула
вон из кухни в ее отворенную дверь, в темные сени, где медленно
плыли и сказочно вспыхивали светляки, он вынул из-за пазухи
Суворов Виктор
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Эриксон Стивен
Контровский Владимир
Журавлев Владимир