Чтение 54–й страницы книги ~Ориноко~

предполагали.

- Наверно.

Подошли Манаури, Мабукули и Уаки. Я коротко изложил им суть дела,
добавив:

- Из всего этого один вывод: мы снова переходим к обороне и удваиваем
нашу осторожность и внимание. Меня тревожит, что нынешней ночью будет
происходить на реке? Куда поплывут восемь акавоев? Установим тщательное
наблюдение за рекой.

Выставив дополнительные посты вокруг Кумаки, я выбрал наконец
свободную минуту и мог теперь мысленно вернуться к тому, о чем говорил мне
Джеймс Пауэлл. Разве это не заманчивые перспективы, позволяющие питать
большие надежды? Неприязнь к испанцам и жестокому их обращению с индейцами
вошла мне в плоть и в кровь до такой степени, что изгнание их из этой
страны представлялось более чем желательным. А кроме того, установление
господства здесь Англии разве не привело бы к миру на берегах этой реки и
не устранило бы навсегда сложностей, подобных тем, что свалились сейчас на
нас со стороны акавоев? И разве в то же время не открылся бы передо мной
путь к личной карьере?

Все это сулило бесспорные выгоды, но отчего все же не вызывало во мне
того энтузиазма, какого, рассуждая здраво, вполне заслуживало? Быть может,
нависшая над нами угроза со стороны акавоев притупила мое воображение,
затмила перспективу отдаленного будущего?

"Англия навела бы здесь порядок, - мысленно повторял я, но тут же у
меня невольно возник вопрос: - Порядок, но какой?" Что сулил этот
английский порядок индейцам, я слишком хорошо знал по личному опыту в
наших североамериканских колониях. Прежде, когда я оценивал это
исключительно с позиций белого пионера, истребление индейцев
представлялось мне делом естественным и даже неизбежным, но теперь все
обстояло иначе.

Теперь, когда провидению угодно было бросить меня на сторону
индейцев, на многие деяния белых людей я смотрел глазами индейцев.

Солнце касалось уже верхушек деревьев, я отдавал последние
распоряжения на ночь, а из головы у меня все не выходила далекая
Вирджиния. Перед мысленным моим взором словно живые вставали воспоминания
о не столь отдаленных днях зарождения этой колонии, днях, необыкновенно
трудных для англичан. Поначалу туда прибывали горе-пионеры, обитатели
лондонских трущоб, социальные отбросы. Погаттан и его индейцы приняли их
гостеприимно и в течение многих лет не раз спасали от голодной смерти
щедрыми дарами. Пришельцы, пока чувствовали свою слабость, были кротки,
по, когда их появилось больше, они оперились, открыли забрало,
возгордились и обнаглели. На своих недавних благодетелей они смотрели
теперь как на диких зверей, которых следует уничтожать. Не прошло и сорока
лет со времени прибытия первых англичан, а колонисты истребляли уже
остатки некогда великого и славного народа погаттан.

Можно сказать, это неизбежный ход истории, и перед лицом твердости,
энергии и деловитости англичан туземцы были обречены на такую судьбу. А
должен ли я, зная об этом, способствовать проникновению на Ориноко столь
опасных людей, исполненных твердости, энергии и деловитости?

Конечно, Гвиана и устье Ориноко - это не Вирджиния и не Массачусетс.
Здесь англичане уже появлялись в прошлом и будут появляться в будущем,
преимущественно в качестве купцов, основывающих фактории, но затем
неизбежно наступит черед плантаций, для плантаций потребуются руки рабов.
Черпать их станут из порабощенных индейских племен, как это уже делают
сейчас голландцы, а если племена попытаются защищаться, на многих примерах
известно, что их ждет. Нет, приглашать сюда столь опасных людей было бы
неблагоразумно, их захватническим устремлениям надлежало противостоять
упорно и как можно дольше.

Солнце заходило, и на земле сгущался мрак, когда в сознании моем
стали проясняться важные вещи. Созрела мысль: в силу своей слабости здесь,
на Ориноко, самыми подходящими союзниками являются испанцы, слабость их
позиции в этих краях обеспечивает местным племенам относительную
независимость и свободу. Впустить сюда других европейских властителей, и
особенно моих земляков, - значит, лишь осложнить жизнь туземцев.

Прежде чем вернуться к беседе с Пауэллом, надо было выслать дозоры
на. реку. Мы выделили для этого четыре небольшие яботы и по два самых
зорких воина на каждую, а лодки искусно замаскировали ветвями. Одну яботу
предполагалось оставить в проливе между озером и рекой, остальные
разместить на реке, но где? Посоветовавшись с вождями, в конце концов
решили, что тремя четвертыми мили выше пролива лодки станут на якорях из
камней, перегородив на определенном расстоянии друг от друга всю ширину
реки так, чтобы никто не мог проплыть мимо незамеченным. Согласовав затем
еще способ передачи донесений, я мог наконец поужинать, а затем пригласить
на беседу капитана Пауэлла.

В сдержанных, но ясных выражениях я изложил ему у костра свою точку
зрения, не скрывая причин, в силу которых не мог поддержать планов
англичан. Он слушал меня внимательно и вежливо, но под конец моих
рассуждений глаза у него сузились и небольшая вертикальная складка
прорезала лоб. Он задумался, не торопясь куря сигару и выпуская клубы
дыма, чтобы отогнать комаров. Потом проговорил:

- Положение индейцев на Ориноко нельзя сравнить с тем, что
происходило на севере, впрочем, ты, ваша милость, и сам это подметил. Ты
правильно определяешь торговый характер интересов нашей колонии в Гвиане.
И заметь - мы, англичане, никогда не считали индейцев рабочим материалом
для плантаций. Если мы и будем закладывать здесь когда-то плантации, то
доставим сюда негров, не трогая индейцев, или, самое большее, потеснив их
несколько в глубь джунглей. Но ты ошибаешься относительно испанцев и
недооцениваешь опасность с их стороны. Да, сегодня у них здесь слабые
позиции, но значит ли это, что так будет всегда? Спустя немного лет
положение может в корне измениться. А деспотическую их жестокость по
отношению к индейцам ты, видимо, сам знаешь лучше меня. В нашей истории
случалось, что в высших государственных интересах нам приходилось бороться
с индейскими племенами, - хотя, повторяю, здесь, на юге, это не входит в
наши расчеты, - но, борясь, мы никогда не допускали зверств и жестокости.

Он провозглашал все это довольно напыщенным, тоном, и хотя в рамках
вежливости, но с оттенком превосходства и убежденности в правоте своего
мнения, не допуская, чтобы кто-то мыслил иначе. Кровь ударила мне в
голову, но я сжал зубы и сдержался. Лишь минуту спустя я ответил ему:

- Это произошло, если не ошибаюсь, в 1644 году, а значит, около ста
лет назад. Индейцы в Вирджинии для наших все более многочисленных
колонизаторов стали в конце концов - самим фактом своего существования -
непереносимым позором. Было решено нанести туземцам сокрушительный удар.
Дабы исполнить это поосновательней, колонисты прибегли - все колонисты
края, как один, - к низкому коварству: они вдруг резко изменили свое
отношение к индейцам, демонстрируя к ним свою сердечную приязнь, чтобы
выманить их из укрытий. Это коварство во имя высших государственных
интересов в полной мере удалось, и началось окончательное уничтожение
народа погаттана. Колонисты, как это не раз бывало и прежде, убивали всех,
в том числе женщин и детей, само собой разумеется - в высших
государственных интересах. Индейцы защищались отчаянно, но безуспешно, и
одной из последних жертв был мудрый их вождь Опенчаканук, брат давно уже
покойного Погаттана. Старца по странной случайности не убили на месте, а
взяли в плен и препроводили в Джеймстаун. Здесь губернатор наш измыслил
для него ужасную смерть. Посередине городской площади он приказал
построить клетку и, словно зверя, посадил в нее пленника на посмешище
черни.

Зеваки и впрямь не скупились на издевательства и насмешки над
индейцем, многие плевали в старика и тыкали в него палками. Губернатор
обрек его на голодную смерть, и Опенчаканук действительно по прошествии
какого-то времени умер от истощения... Единственная его вина, как
вынуждены были признать наши историографы, состояла в том, что мудрый
вождь до конца сражался за свою землю, за свой народ... Нет, сэр, мы,
англичане, никогда не допускали жестокости по отношению к индейцам,
никогда, не так ли?

Капитан воспринял мой рассказ спокойно и даже с некоторым юмором. Он
долго смотрел на меня сквозь клубы сигарного дыма, потом потянулся, громко
зевнув, и проговорил с легкой улыбкой:

- Well, мистер Бобер, вы упрямец, ваша милость, и к тому же,
вероятно, возбуждены неопределенностью положения с этими вашими акавоями.
Продолжим нашу беседу завтра. Спокойной ночи, молодой человек.

- Спокойной ночи, мистер Пауэлл. Не забудь выставить сегодня ночью на
борту брига надежную охрану! И прикажи подсыпать свежего пороха на полки
ружей и пистолетов!..

Стояла уже глубокая ночь, когда вернулась одна из двух ябот,
высланных пополудни вслед за восемью акавоями. Акавои, выплыв из озера на
реку, пустились вниз, к Ориноко, но, не достигнув даже Серимы, высадились
на берег и укрылись в зарослях до вечера.

Наши разведчики тоже пристали к берегу, чтобы убедиться, нет ли там
других акавоев: других не было. С наступлением темноты "торговцы" снова
погрузились в лодку и поплыли теперь обратно, вверх по реке, миновали
пролив между рекой и нашим озером и продолжали грести дальше. К сожалению,
в темноте наши потеряли их из виду, после чего одна ябота вернулась в
Кумаку, а вторая осталась в проливе.

Это сообщение лишь подтверждало наши предположения, что лагерь
акавоев находится где-то выше по течению реки.

Я вернулся к себе в хижину. Ласана, услышав приближающиеся шаги,
тотчас же встала и раздула потухающий костер. В одном углу спал Арнак, в
другом Вагура, неразлучные мои друзья. Погруженные в глубокий сон здоровых
молодых людей после тяжкого труда, они сжимали в руках свои ружья в полной
готовности, как и большинство жителей Кумаки в эту ночь. Несмотря на
боевое оружие, от них веяло глубоким покоем, лица их выражали