АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Перед закрытием на ночь "Кафе поэтов", Блюмкин всякий раз умоляюще
говорил:
- Толя, Сережа, друзья мои, проводите меня.
Свеженький член ВКП(б), то есть Блюмкин, жил тогда в "Метрополе",
называвшимся 2-м Домом Советов.
Мы почти каждую ночь его провожали, более или менее рискуя своими
шкурами. Ведь среди пылких бомбошвырятелей мог найтись и такой энтузиаст
этого дела, которому было бы в высшей степени наплевать на всех подопечных
российского Аполлона.
Слева обычно шел я, справа - Есенин, посередке - Блюмкин,
крепко-прекрепко державший нас под руки.
Он был большой, жирномордый, черный, кудлатый, с очень толстыми губами,
всегда мокрыми. И обожал - надо не надо - целоваться. Этими-то мокрыми
губами!
Как-то в "Кафе поэтов" молодой мейерхольдовский артист Игорь Ильинский
вытер старой плюшевой портьерой свои запылившиеся полуботинки с заплатками
над обоими мизинцами.
- Хам! - заорал Блюмкин. И мгновенно вытащив из кармана здоровенный
браунинг, направил его черное дуло на задрожавшего артиста. - Молись, хам,
если веруешь!
Все, конечно, знали, что Блюмкин героически прикончил немецкого графа.
Что ж ему стоит разрядить свой браунинг, заскучавший от безделья, в
какого-то мейерхольдовского актеришку?
Неудивительно, что Ильинский стал белым, как потолок в комнате, недавно
отремонтированной.
К счастью, мы с Есениным оказались поблизости.
- Ты что, опупел, Яшка?
- Бол-ван!
И Есенин повис на его поднятой руке.
- При социалистической революции хамов надо убивать! - сказал Блюмкин,
обрызгивая нас слюнями. - Иначе ничего не выйдет. Революция погибнет.
Романтик! Таких тогда было немало.
Есенин отобрал у него браунинг:
- Пусть твоя пушка успокоится у меня в кармане.
- Отдай, Сережа, отдай, - взмолился романтик. - Я без револьвера, как без
сердца.
Несколько позже романтик возглавил охрану наркомвоена Троцкого.
- Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем? - покровительственно
спросил Блюмкин. - Я могу устроить встречу.
- Хотим!
- Очень!
- Устраивай!
Примерно через неделю Блюмкин явился к нам на Богословский.
Я лежал с перевязанной шеей и каждые четверть часа полоскал горло
перекисью водорода.
- Ребята, сегодня едем ко Льву Давидовичу. Будьте готовы.
- Есть!
- Будем, как огурчики!
И счастливый Есенин побежал мыть голову, что всегда делал, когда хотел
выглядеть покрасивей и попоэтичней.
- Ой, а у меня тридцать восемь и пять. Ангина проклятая, - простонал я,
поспешно разбинтовывая шею. - Дай, Яшенька, пожалуйста, брюки.
- И не подумаю давать. Лежи, Анатолий. Я не могу позволить тебе заразить
Троцкого.
- Яшенька, милый...
- Дурак, это контрреволюция!
- Контрреволюция? - испуганно пролепетал я.
- Лежи! Забинтовывай шею! Полощи горло! - повелел романтик, торопливо
отходя от моей кровати.
Он ужасно трусил перед болезнями, простудой, сквозняками, мухами
("носителями эпидемий") и сыростью на улице: обязательно надевал калоши даже
после летнего дождичка.
До начала беседы Есенин передал Троцкому только что вышедший номер нашего
имажинистского журнала "Гостиница для путешествующих в прекрасном".
На первой странице первого номера я писал примерно вот что:
"Раньше прекрасное искусство еще называлось изящным.
Что же это такое?
Говоря языком образа, это означает: горы не особенно высокие, подъемы не
очень крутые, пропасти... Ах, лучше бы пропастей и совсем не было, а не то
еще свалишься!.. Пустьде все обстоит так, чтобы для путешествующих подъем на
гору не был опасной экспедицией ради открытия каких-то высот, а только
приятной прогулкой для собственного удовольствия. Чтобы ничто не нарушило ни
элегантного свойства литературной походки, ни легкости светских манер в
поэзии, усвоенных с такой трудностью от иностранных воспитателей.
До чего же изменилась природа прекрасного в наши дни!
У слова походка тяжелая; смысл - широк, без запретов.
В выражении своих мыслей мы прямы, просты, откровенны, а потому кой-когда
и грубоваты.
Почему же природа искусства все-таки называется прекрасной? Могут ли
обвалы, пропасти и крутизны дать ей такое имя?
Безусловно! Потому что мы ищем и находим сущность прекрасного в
катастрофических потрясениях современного духа, в опасностях Колумбова
плавания к новым берегам нового миросозерцания. Так понимаем мы революцию".
Троцкий, взглянув на журнал, сказал:
- Благодарю вас.
И, выдвинув ящик письменного стола, достал тот же номер "Гостиницы для
путешествующих в прекрасном", чем сразу и покорил душу Есенина.
В журнале была напечатана моя "Поэма без шляпы".
В ней имелась такая строфа:
Не помяни нас лихом, революция.
Тебя встречали мы какой умели песней.
Тебя любили кровью -
Той, что течет от дедов и отцов.
С поэм снимая траурные шляпы, -
Провожаем.
- Передайте своему другу Мариенгофу, - сказал Троцкий, - что он слишком
рано прощается с революцией. Она еще не кончилась. И вряд ли когда-нибудь
кончится. Потому что революция - это движение. А движение - это жизнь.
"Поэма без шляпы" была написана в 1922 году.
Как нетрудно догадаться, при первом удобном случае Сталин расстрелял
Блюмкина... под пение, вернее - хрипение, "Интернационала".
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов! - только и успел прокричать наш романтик.
Это мне рассказал член коллегии ВЧК Агранов, впоследствии тоже
расстрелянный.
А когда поставили к стенке старика Мейерхольда, он, как мне передавали,
воскликнул:
- Да здравствует революция!
Это мой век.
Только в моем веке красные штаны, привязанные к шесту, являлись сигналом
к буре в зале бывшего Благородного собрания.
Только в моем веке расписывались стены монастыря дерзкими богохульными
стихами.
Только в моем веке тыкали пальцем в почтенного профессора Ю. Айхенвальда
и говорили: "Этот Коган!"
Только в моем веке знаменитый поэт танцевал чечетку в кабинете главного
бухгалтера, чтобы получить деньги!
Только в моем веке террорист мог застрелить человека за то, что он вытер
портьерой свои полуботинки.
Только в моем веке председатель Совета Народных Комиссаров и вождь
мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп.
И т, д., и т, д.
Интересный был век! Молодой, горячий, буйный и философский.
17
В Москву приехала Айседора Дункан. Ее пригласил Луначарский. Для себя и
для своей будущей школы знаменитая босоножка получила от нашего
правительства роскошный особняк на Пречистенке. По-купечески роскошный
особняк.
- Толя, - сказал Есенин, усевшись на стол, за которым я трудно ковырялся,
как говорили мы, над лирическими строчками. - Толя, слушай, я познакомился с
Айседорой Дункан.
- Очень рад, - сказал я, не отрывая глаз от рукописи. - Поздравляю.
- Я влюбился в нее, Анатолий.
- Ты? Влюбился?
- По уши!
- Ты?..
- Честное слово!
- Не верю, Сережа.
- Почему это ты не веришь?
- Не ве-рю, - повторил я, обмакнув перо в чернила.
- Уж, может, я не могу влюбиться?
- Полагаю.
Он почесал за ухом.
- Ну, увлекся, что ли.
- Ты? Увлекся?
Он опять почесал за ухом.
- Ну, ладно, ладно. Она мне понравилась.
- Так ведь кругом говорят, Сережа, что она...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 [ 54 ] 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
|
|