плотный мужчина, похожий на нестарого Жана Габена, в меховой жилетке,
неспешной хозяйской походкой приблизился к молодому человеку и протянул
ладонь, широкую как лопата.
внушительно выговорил десятка полтора каркающих звуков. Водитель закивал
головой и закаркал в ответ. Дядя Миша повернулся к молодому человеку.
сумке, расстегнул молнию на боковом отделении и, выпрямившись, вложил
книжечку в черном футляре в протянутую ладонь.
хохотнул дядя Миша и передал паспорт водителю. Тот вернулся за руль,
захлопнул дверцу и завел мотор. - Ну, бери свой мешок и пошли в дом. Тебя
уже ждут.
бесцеремонно подергав Павла за нос. - Ломали когда-нибудь?
Здесь и здесь подтяжки сделаем. Тут подкоротим.
- помыться, побриться хорошенько, виски убрать до сих пор, - заявил щуплый
Павлу. - Ничего не есть.
вернувшись. - В Москве работал. Артисткам морды лепил, генеральшам. Ты не
бойся, это не больно, противно только и заживает долго... Голодный, да?
кирпичным дымоходом от кухонной печки. Обстановка была самая спартанская -
раскладушка в углу, табуретка, больничная тумбочка, в стене - гвозди для
одежки. Впрочем, сами хозяева ютились в таких же клетушках, а анфилада
парадных комнат с дорогой полированной мебелью, коврами, хрустальными
люстрами и блестящим наборным паркетом пустовала. Лишь изредка там принимали
родственников, знакомых, соседей, а те, хоть и многократно видели это
великолепие, да и сами, как правило, жили не хуже, всякий раз восхищенно
закатывали глаза и говорили: "Вах!" Иначе нельзя - кровная обида.
сцен наблюдать не мог - его скрывали от посторонних глаз. Поскольку в жилой
части дома с утра до ночи крутился разный приходящий народ, Павел безвылазно
сидел в своей каморке и писал длинные письма Тане и Нюточке; потом эти
письма употреблялись на растопку. Круг его общения ограничивался круглолицей
и языкастой женой дяди Миши Мадиной и младшим сыном Георгием, школьником,
бледным узкоплечим заморышем, которому никто не давал его четырнадцати, и
изредка - самим дядей Мишей, который в доме появлялся нечасто и ненадолго.
Больше здесь никто не жил - старший сын давно уже обзавелся собственным
хозяйством, средний учился в Москве. Раз в два-три дня появлялся коротышка
доктор, менял повязки, снимал швы, осматривал Павла, что-то бурча под нос.
черной грязи, жирно поблескивающей в косом свете уличного фонаря, глядя на
крупные южные звезды, на темный профиль соседской крыши. Он испытывал
чувство какой-то пространственной дезориентации. Он знал, что этот дом и
двор стоят на зажиточной окраине города и что город этот называется Майкоп,
но все это оставалось для него пустым звуком. О белые стены, очертившие его
мир, могли с тем же успехом колотиться волны Мирового океана. Он помогал
Мадине по хозяйству, узнавая попутно много любопытных вещей - как пекут
лаваш, как варят медовое пиво, как приготовляют прозрачный пряный суп с
клецками, помидорами и грецкими орехами. У этого вкуснейшего супа было
совершенно непроизносимое название. Потом они выкуривали по трубочке
ароматного желтого самосада и болтали о всякой всячине. При всей
словоохотливости хозяйки некоторые темы табуировались ею намертво. Павел не
услышал от нее ни слова о делах мужа, а ему она ничего не дала сказать о
причинах, приведших его сюда.
позаниматься с Георгием - мальчик много болел и безнадежно отставал по всем
предметам. На следующий день она вошла в комнатушку Павла, держа плетеный
стул и подталкивая слабо упирающегося Георгия.
приходилось на пальцах объяснять самые азы, но когда они с Павлом взяли
первые барьеры, в нем зажегся интерес, заработал мозг - и выяснилось, что
Георгий неглуп и способен многое схватывать на лету. Через неделю они
совместно решили добавить к расписанию русский, английский, литературу и
географию.
оставшиеся от швов, превратились в едва заметные белые полоски, отросла
окладистая и неожиданно светлая борода. Вернувшись из недельной отлучки,
дядя Миша придирчиво оглядел его и удовлетворенно хмыкнул, а вечером Мадина
вытащила его на кухню и в большой лохани помыла ему голову с перекисью
водорода. Высушив волосы у печки, он как чалмой подвязался длинным
полотенцем и в таком виде отправился спать. Сон не шел. Он включил свет стал
перечитывать "Героя нашего времени", накануне принесенного Георгием. Далеко
за полночь к нему постучалась Мадина, попросила одеться получше и
спуститься. В одной из парадных комнат его ждал незнакомый и неприметный
человек с поставленным на треногу фотоаппаратом. Павел послушно сел на стул
возле шкафа, занавешенного белой простыней. Фотограф навел на него свет двух
положенный набок настольных ламп, попросил смотреть прямо в объектив и
сделал несколько снимков. Павлу во всех подробностях вспомнилась сцена в
Коктебеле, когда таким же образом фотографировали Таню. Возвращаясь к себе,
он задержался у зеркала и около минуты рассматривал себя. Светлый бородатый
блондин с классическим прямым носом. "Красавец, - пробормотал он с
интонациями Шукшина в "Калине красной", - родная мама не узнает".
пообедал в своей каморке домашними чебуреками с аджикой. Вечером его снова
позвали вниз. В шикарной гостиной за полированным столом, в центре которого
на расшитой салфеточке стояла бутылка дорогого коньяка и коробка шоколадных
конфет, его ждал дядя Миша. Перед ним лежали два пакета.
налил коньяка в хрустальные рюмочки.
один из пакетов. - Разверни, почитай.
некоторыми изменениями, внесенными с ювелирным мастерством. Из Павла
Дмитриевича Чернова он стал Савелием Дмитриевичем Черноволом, город
Ленинград превратился в поселок Ленинградский Кировской области. Женат
гражданин Черновол был на гражданке И. В. Париной и с нею же в прошлом году
разведен. Проживал до последнего времени в общежитии города Новокузнецка
Кемеровской области. К паспорту прилагался листок убытия из Новокузнецка,
новенький военный билет со штампом "Дубликат", удостоверяющий, что младший.
сержант запаса Черновол проходил действительную службу в Северо-Кавказском
военном округе, и нераспечатанная пачка десятирублевок.
устроиться на любую простую работу, особенно в глубинке. Если жить тихо, без
претензий, не высовываться, никто тебя вовеки не найдет. Это и просил
сделать для тебя Леня.
вы, то... Завтра же утром я уеду. Я и так уже доставил вам столько хлопот...
За вас и вашу чудную семью! - Павел поднял рюмку, дотронулся ею до рюмки
дяди Миши, выпил и встал. Дядя Миша не шелохнулся.
тебя люди были, сильно разные, попадалась и настоящая мразь... Ты другой,
Паша, такие еще не приходили сюда, да и по жизни редко мне встречались. Это
не ты меня, а я тебя благодарить должен.
родился, болел много, и всегда все говорили: не выживет, до года не дотянет,
до трех не дотянет, до школы не дотянет. Ох, и дорого он нам с Мадиной
достался! Потому и самый дорогой стал. Какой праздник был, когда в школу
пошел! Но потом учителя жаловаться стали: отстает, не понимает, не успевает,
пропускает много, дурачок твой младшенький, дядя Миша, в следующий класс
переводим только, чтобы ты не огорчался... Я и сам уже привык думать, что
глупый он у нас совсем, даже в пастухи не годится, овец пересчитать не
сумеет. Но как ты начал учить его, совсем парнишка переменился: к знаниям
потянулся, все понимать стал, в себя поверил, на уроках первый руку тянет.
Даже физкультура намного лучше пошла. Хорошая мечта у него появилась, на
ученого выучиться, чтобы таким, как ты, стать... Вот и получается: то, что я
для тебя сделал, это многие могут сделать, а то, что ты для нас с Мадиной
сделал, этого никто больше не сделает. Я не знаю, почему ты тут оказался, и
не хочу знать, но хочу тебе от себя уже дать кое-что, что тебе может сильно
пригодиться. Возьми.
Семенова Мария
Буджолд Лоис
Шилова Юлия
Березин Федор
Белов Вольф
Володихин Дмитрий