что когда-то без должного почтения говорил о депутате стортинга Уле... И
только тут ты по-настоящему отдаешься сладостному безумию, хо-хо, да еще
как отдаешься!
Мало-помалу у тебя открываются глаза, и ты видишь в верном свете его
преданную и честную деятельность, и сердце твое смягчается. Ты исполнен
умиления, ты всхлипываешь и даже плачешь от сострадания к нему и даешь
себе в душе клятву вознаградить его сторицей. Мысль об этом старике,
пришедшем прямо из народа, из народа борющегося и страждущего, наполняет
твое сердце такими святыми и необузданными чувствами, что ты готов реветь
белугой. Чтобы воздать Уле по заслугам, ты начинаешь чернить всех и вся,
ты находишь особое удовольствие в том, что ему во славу отказываешь другим
в каких-либо достоинствах, выискиваешь самые выразительные и пышные слова,
чтобы его возвеличить. Начинаешь утверждать, что Уле сделал почти все, что
вообще сделано на земле, что это он написал единственное фундаментальное
исследование о спектральном анализе, которое необходимо прочесть, что,
собственно говоря, он один в 1719 году вспахал все американские прерии,
что он изобрел телеграф, а к тому же побывал на Сатурне и пять раз
разговаривал с господом богом. Конечно, ты прекрасно знаешь, что ничего
этого Уле не делал, но из отчаянного сострадания к нему ты все же
утверждаешь, что он сделал, сделал, и при этом ревешь пуще прежнего, и
божишься, и клянешься, что готов принять самые страшные муки ада, если это
не так. Почему ты так поступаешь? Из раскаяния, чтобы воздать Уле
сторицей! И ты начинаешь петь, чтобы его еще больше прославить, ты поешь
постыдные, богохульственные гимны, ты уверяешь, что Уле сотворил мир, и
расставил по местам и солнце, и звезды, и создал таким образом вселенную.
А затем следует длинный ряд самых страшных клятв в подтверждение того, что
это все истинная правда. Короче говоря, именно раскаяние доводит тебя до
редчайшей, опьяняющей разнузданности мысли, до изощренных
клятвопреступлений, до подлинного богохульства. И всякий раз, когда ты
придумываешь во славу Уле что-то уж совершенно неслыханное, ты
подтягиваешь под себя коленки и тихо хихикаешь от удовольствия, что тебе
удалось наконец воздать Уле Улево. Да, Уле получит все сполна, Уле этого
заслужил, потому что ты говорил о нем без должного почтения, а теперь в
этом раскаиваешься.
гадкого, пошлого стишка насчет тела... Да, да, насчет мертвого тела...
Постой, это касалось одной девицы, совсем молоденькой, она умерла и
благодарила бога за то, что он одолжил ей на время тело, которым она так и
не воспользовалась. Стоп. Вспомнил. Это относилось к Мине Меек. Да, сейчас
я вспомнил это совершенно отчетливо и сгораю от стыда. Чего только не
болтаешь всуе, а потом сожалеешь и готов в голос выть от стыда, прямо
криком кричать. Впрочем, об этом стишке знает только Минутка, но мне
самому мучительно стыдно перед самим собой. Не говоря уже о той глупости,
которую я сморозил насчет эскимоса и бювара, - этого я никогда себе не
прощу. Тьфу! Господи, готов сквозь землю провалиться!.. Спокойствие! Выше
голову! К черту это самоедство! Подумать только, что если когда-нибудь
всевышний соберет всех праведников на небесах в царствии своем, то ты
окажешься среди них. Тьфу! Пронеси, господи! До чего же все это скучно,
невыносимо скучно...
полянку и упал ничком на вереск, уткнувшись лицом в руки. Что за сумбур в
его голове, что за коловращение нелепых мыслей! Несколько мгновений спустя
он уже крепко спал. Не прошло и четырех часов, как он встал с постели, и
все же он заснул, будто провалился, смертельно усталый, вконец
исчерпанный.
садилось, вот-вот оно скроется за паровой мельницей, птицы с громким
щебетом летали от дерева к дереву. Голова у него была ясная, никаких
тревожных мыслей, никакой горечи, он был совершенно спокоен. Он
прислонился к стволу и задумался. Сейчас ему это сделать? В конце концов
какая разница, часом раньше, часом позже? Нет, сперва надо привести в
порядок кое-какие дела, написать письмо сестре, оставить Марте некоторую
сумму в конверте, на память о себе; нет, сегодня вечером он не может
умереть. И в гостинице он не уплатил по счету. Да и о Минутке ему тоже
хотелось бы позаботиться.
полночь, без каких бы то ни было эффектов, быстро и просто, быстро и
просто!
и глядел на рыночную площадь.
19
гостиницы. Никаких особенных приготовлений он не сделал, только написал
сестре и положил несколько купюр в конверт для Марты. Его чемоданы, футляр
от скрипки и старое кресло, которое он купил, стояли на своих прежних
местах, на столе валялось несколько книг. По счету в гостинице он тоже не
уплатил, совершенно забыв об этом. Перед тем как уйти, он попросил Сару
стереть пыль с подоконников, пока его не будет, и Сара обещала это
сделать, несмотря на поздний час. Затем он тщательно вымыл руки и лицо и
вышел из номера.
есть из-за чего суетиться и поднимать шум! Годом раньше, годом позже,
какое это имеет значение, да к тому же с мыслью о таком конце он жил уже
долгое время. А теперь у него нет больше сил, он так устал от своих
разочарований, от множества рухнувших надежд, от всего этого лицедейства,
от изощренного ежедневного обмана окружавших его людей. И он подумал о
Минутке, которому тоже оставил конверт с небольшой суммой, хотя чувство
недоверия к этому жалкому, кособокому калеке никогда не покидало его.
Подумал он и о фру Стенерсен, об этой болезненной, измученной астмой
женщине, которая изменяет мужу прямо на глазах, никогда ничем себя не
выдавая. Вспомнил он и об алчной малютке Камме, которая преследовала его
по пятам и всюду протягивала к нему в лицемерном порыве свои жадные руки,
чтобы поглубже засунуть их в его карманы. На востоке и на западе, у себя
дома и за границей - повсюду люди одинаковы, он в этом убедился. Все та же
пошлость, тот же обман, то же безнадежное бесстыдство, - начиная с нищего,
бинтующего здоровую руку, и кончая голубым небом, которое, как известно,
не более чем озон. А он сам, разве он лучше? Нет, не лучше! Но он уже
подошел к черте.
последний причал, вдруг снял с пальца железное кольцо и швырнул его в
море. Он видел, как оно упало в воду, далеко от берега. Вот в последнюю
минуту все-таки делаешь попытку освободиться от всех этих фокусов.
окно. Там было тихо, как все эти дни. Пусто.
только тогда, когда сквозь поредевшие на опушке деревья стал виден двор
усадьбы. Он остановился. Куда он идет? Что ему здесь надо? В последний раз
взглянуть на два окошка на втором этаже в тщетной надежде увидеть лицо,
которое ему ни разу, ни разу не удавалось там увидеть, - нет, этого он
все-таки не допустит! Правда, он собирался это сделать, но он этого не
сделает! Он постоял еще некоторое время и неотрывно смотрел на усадьбу
пастора, он был в смятении, его неудержимо влекло...
лесную чащу.
полянке. Главное, никакой нарочитости и никаких сантиментов. Как нелеп был
Карлсен в его смехотворном отчаянии. И стоит ли эта нехитрая затея так
тщетно подготовленной мизансцены?.. Тут он замечает, что на одном башмаке
у него развязался шнурок, останавливается, ставит ногу на кочку и
завязывает его. Потом он садится на землю.
высокие ели, вокруг высокие ели, кое-где кусты можжевельника да вереск,
покрывающий землю. Хорошо. Хорошо!
Марте и Минутке, в особом отделении хранится, завернутый в бумагу,
кружевной платок Дагни. Он достает его, целует много раз, становится на
колени, снова целует и затем начинает рвать его на мелкие лоскутки. Это
занимает довольно много времени; вот уже час ночи, затем половина второго,
а он методично рвет лоскутки, все мельче и мельче. Наконец, когда от
платка остались одни нитки, он встает и прячет их под камень, прячет
старательно, чтобы никто не смог их обнаружить, и снова садится. Ну, как
будто все... Он силится вспомнить, что еще нужно сделать, но ничего не
находит. Тогда он вынимает часы и заводит их, как всегда перед сном.
спокойно. Он прислушивается, задерживает дыханье и снова прислушивается,
но не слышит ни звука - птицы молчат, лес словно вымер; мягкая, тихая
ночь. Он сует пальцы в карман жилета и вытаскивает заветный пузырек.
слоя плотной бумаги, обмотанный синей аптекарской ленточкой, он
развязывает ленточку и вынимает пробку. Жидкость, прозрачная, как вода, со
слабым миндальным запахом. Нагель подносит пузырек к глазам - он наполнен
Корнев Павел
Акунин Борис
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман