приказано Оберлендера с его людьми и Фохта отправить в разных самолетах, -
Штирлиц улыбнулся Дицу:
хотя улыбаться он сейчас, в минуту своего торжества, не хотел. - Довольно
занятная комбинация.
когда подошли к машинам. - Или нельзя открывать?
человека. Он подбросил ему мою идею. Остальное сработало само по себе. Вы
верно угадали, Штирлиц, когда говорили о лаврах Бандеры. Не сердитесь, я
тогда вынужден был молчать. Мельник - наш человек, и он сейчас будет
делать то, что мы ему прикажем. А Бандера - это абвер, это армия, вы же
понимаете... Какая на него ставка? Когда мой агент - а это близкий друг
Бандеры, это мы разыграли н о т н о - оказал ему, что, только заявив о
себе во весь голос, на весь мир, по радио, он сможет пробить наших
"бюрократов" и выйти напрямую к фюреру, Бандера поверил.
Награды понесут воины СС на черных подушках перед нашими гробами, Штирлиц.
запасливей... Как фамилия вашего человека?
Но, решил Диц, лучше это сделать самому, чем после того, как Штирлиц н а ж
м е т. Инициатива должна быть во всем, в предательстве тоже, тогда это и
не предательство вовсе, а с т р а т е г и я: на войне побеждает тот, кто
остается в живых. На войне всякое может быть: шальная пуля в спину тоже...
потому что конвоир, поддерживавший его под локоть, свернул налево, и Курт
увидел коридор, именно такой, о каком мечтал, - длинный, узкий, с белыми
стенами, а в конце, в самом конце, желтоватая, старая, потрескавшаяся
кафельная стена.
Курт, - а уже потом я сделаю то, что обязан сделать. Сейчас я могу не
добежать. У меня жар, сильный жар, и конвоир схватит меня за шею и
повалит, и они всё поймут и потом лишат меня возможности
р а с п о р я д и т ь с я собой так, как я обязан распорядиться".
стены становится все меньше и меньше.
много чепухи о прошлом, это будет смешно, если он прочитает всё Ингрид,
Гуго или. Эгону. Они поймут, они все поймут, потому что ты
п р о к р и ч а л им то, чего не мог бы никогда сказать отсюда. Они
обязаны понять твой бред, и потомки поймут, вчитавшись в те показания,
которые ты дал: чем глупее и нелепее будут твои слова, записанные седым
эсэсовцем, тем яснее станет всем, что ты держался стойко и не был
мерзавцем и никого не подвел, спасая свою жизнь. Ты смог обмануть седого,
а сейчас ты хочешь обмануть себя. Не спорь. Не отговаривайся слабостью,
жаром, тем, что рядом конвоир. Когда ты выздоровеешь, их будет двое. И
потом, ты можешь бредить и в бреду скажешь про нашего связника из
Швейцарии. И про Ингрид. И про Гуго с Эгоном".
надвигается на него.
Как просто жить на земле, ходить по ней, чувствовать боль, страдать из-за
любви, нестись с гор, когда холодный снег игольчато бьет тебя в лицо...
Ох, зачем же я думаю об этом?! Я не должен об этом думать сейчас! Я должен
думать про иголки, которые входят под ноготь, медленно и упруго раздирая
кожу, доходя до мозга и до сердца, и о том страшном холоде, который
появляется внутри за минуту перед тем, как они н а ч и н а ю т. Неужели я
обычное животное, для которого возможность дышать, получать похлебку и
ложиться на нары важнее, чем право остаться самим собой, распорядиться
тем, что мне принадлежит? Ну, Курт, милый, это ведь только одно мгновение
ужаса, а потом наступит счастье избавления от самого себя, от того
с е б я, который уже увидел внутри трещину, и трещина эта будет все шире и
шире, как разводы на мартовской реке после первого теплого дождя, который
хлещет тебя по лицу, и ты высовываешь язык и чувствуешь, какая холодная и
пресная вода падает с небес..."
ударил его двумя пальцами в глаз, и почувствовал мокрый холод глазного
яблока и горячую трепетность век, и услыхал страшный крик конвоира, но это
был не крик боли, а скорее крик испуга н е у с л е д и в ш е г о, что-то
вроде жалобного визга охотничьей собаки, которая потеряла след подранка.
он приезжал на стадион заниматься легкой атлетикой перед началом сезона в
горах, чувствуя, что сейчас, через мгновение, он ощутит удар, и он
представил явственно и близко желтую массу своего мозга на желтой стене, и
закричал от невыразимой жалости к себе, и услышал, как где-то рядом
хлопнула дверь, и понял, что за ним гонятся, и замахал руками, чтобы стена
скорее обрушилась на него и расколола его череп, в котором грохочет имя
связника, и пароль к Гуго, и адрес, где можно укрыться в случае провала
кого-то из них, и любовь к Ингрид...
медицинского отдела, доктор Опанас Мирошниченко.
пожалуйста! В чем дело?!
украинской рубашке.
отвечаю за дезинфекцию гостиницы... А вы, господин Штирлиц, совсем не
изменились со времен "Куин Мэри".
почувствовав певучую, усталую, но в то же время уверенную радость: слова
пароля - слова надежды.
передавал победные марши.
Ладислава: в дверь осторожно постучали, и Трушницкий решил, что это пришел
кто-нибудь по поводу завтрашнего, нет, сегодняшнего уже концерта в театре,
в е г о театре, и спросил хриплым со сна голосом:
что это могло случиться в ванной, и дверь отпер. На пороге стояли офицер
СС, два солдата и один в штатском. Лицо его показалось Трушницкому
знакомым, но он не успел вспомнить, где они виделись, потому что солдаты
споро втолкнули его в комнату, а человек в штатском вежливо сказал:
глазами лица пана Ладислава.
красные подпольщики, - объяснил штатский. - Мы увозим поближе к немецким
казармам тех, за чью жизнь опасаемся.
теперь только ощутив дрожание под коленками. - Одну минуту, господа, прошу
садиться, я мигом.
- господи, за что ж на него красным руку поднимать? Надо поскорее съехать
отсюда, заботливый народ немцы, ничего не скажешь, охраняют цвет нации,
понимают, что без нас им ничего здесь не сделать, привезут на другую
квартиру, там и побреюсь...
до странного т е с н о зажат между офицером и штатским, въехала в тюремный
Русанов Владислав
Березин Федор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Самойлова Елена
Шилова Юлия