Чтение 55–й страницы книги ~Самый далекий берег~

это не более чем скучные будни благонамеренных обывателей, чья жизнь полностью
лишена романтики и приключений, надежно защищена высокой моралью и развитой
техникой... понимаете?

— Да, кажется...

— Ну, хоть какой-то прогресс... — вздохнул Кирьянов с некоторым
облегчением. — Оцените все с этой точки зрения. Мирная и спокойная Галактика,
где нет ни войн, ни насилия, просто обязана оставаться, с вашей точки зрения,
скучной и будничной. Но не для нас, знаете ли, не для нас. Нам всем гораздо
интереснее жить именно так, как мы живем. Вы бы поразились, узнав, насколько
редко выдернутые подаются в гаранты... За это нас, между прочим, и ценят в
Содружестве...

— Не сомневаюсь, — поджал губы Терехов. — Наверное, уже до полковника
дослужились? Или, как это там у вас... До гран-полковника?

— Запомнили все же? — с той же неприятной покровительственностью
усмехнулся Кирьянов. — Если быть точным — до гран-советника. В четвертом
управлении своя система званий, скорее напоминающая гражданский табель о
рангах, чем роспись военных чинов. Хотя вы правы, это примерно гран-полковнику
и соответствует... ну так как же, вы обдумаете проблему с точки зрения
будничности и скуки?

— Решительно не знаю, будет ли у меня время, — сухо сказал Терехов. —
Работы у меня, знаете ли, выше головы...

— Это намек на то, что мне пора отправляться на коечку?

— Неприкрытый.

— Ну что же, честь имею откланяться...

— Рукопись заберите, — сказал вслед Терехов.

— Ах да, я и забыл... — Кирьянов небрежно сунул под мышку стопку
листов, сразу переставшую быть безукоризненной. — Ладно, пойду отлеживать
бока... А вы все-таки подумайте на досуге, доктор, право слово...

Он улыбнулся все с той же беззаботностью, с тем же превосходством,
какие у здешних постояльцев наблюдаются, прямо скажем, редко. И аккуратно
прикрыл за собой белую дверь.

Оставшись один, доктор Терехов старательно, длинно и затейливо
выругался про себя простыми русскими словами. Прямо перед его глазами была
этажерка с бумагами — которые смирнехонько стояли, как встарь, как многие годы,
вовсе не выказывая желания пуститься в пляс или, господи спаси, порхать по
комнате. Все вокруг было привычным, знакомым, будничным и скучным. Если
подумать, и Кирьянов тоже — доктор нисколечко не врал и не преувеличивал,
случались постояльцы и позаковыристее, предлагавшие столь кучерявые и
ошеломительные истории, что этот начинающий фантаст из пожарной части помер бы
от зависти...

Сердито вставши и отперев старый дешевенький сейф, доктор Терехов,
воровато оглянувшись на дверь, достал бутылку с прозрачной жидкостью и налил
себе на полтора пальца казенного медицинского спирта. Привычно выдохнув,
употребил одним мастерским глотком, зажевал завалявшейся в столе отвердевшей
конфеткой.

Что поделать, любой медик со стажем прекрасно научен употреблять в
разумных количествах казенный спирт, и не нужно делать из этого драмы. Если не
злоупотреблять, ничего страшного...

Он врал, конечно, не было у него неотложных дел. Конец рабочего дня
подступил вплотную, дежурства сегодня не было, и можно со спокойной совестью
собираться домой, а дома, глядишь, и употребить еще чуточку, опять-таки не
перегибая палки.

В самом деле, ничего интересного. Куда нашему пожарному до незабвенного
«генералиссимуса Галактики» или «засекреченного физика» — вот те такие кружева
сплетали, такие словесные вавилоны выписывали касаемо тех же самых Галактик,
макромиров и параллельных пространств... И сами, разумеется, во все это верили
— вот с кем пришлось повозиться... Кирьянов на их фоне — пушистая овечка. Ни
разу голос не повысил, серчая, что ему не верят... Ангел в тюбетейке, право
слово. Надо отдать ему должное — он почти во всем безукоризненно логичен. Что
вовсе не означает, будто он душевно здоров. Очень многие болезни души как раз и
отличаются безупречностью логических построений. Больной делает
одно-единственное больное допущение — что он генералиссимус Галактики, скажем,
или каждую ночь общается телепатически с доктором Ксин-Фу из созвездия
Кассиопеи. А все остальное, нанизанное на навязчивую идею, отличается, любой
психиатр подтвердит, безукоризненной логикой построений, способной не на шутку
поразить человека непосвященного, не профессионала...

Он собирался привычно и бездумно. В подсознании таилось нечто вроде
занозы, нечто упущенное из виду и в то же время лежащее на поверхности. Только
на улице, неспешно шагая привычным путем к автобусной остановке, доктор Терехов
доискался, в чем тут дело.

На сей раз Кирьянов не пытался его ни в чем уверить — не пытался
доказать, что он болен или, наоборот, здоров. Хотя все время своего здесь
постоя из кожи вон лез, чтобы выглядеть в глазах всех, облаченных в белые
халаты, законченным параноиком.

Если рассудить, это тоже было неправильно. Абсолютно неправильно:
сначала стремиться напролом к желанной цели, а потом вдруг резко уйти в сторону
вопреки первоначальным замыслам. Насколько Терехов успел разобраться, Кирьянов
не походил на человека, способного отказаться от задуманного на полпути. Шизик
он там или нет, гипнотизер или кто, но в силе воли и упрямстве ему отказать
никак нельзя. Так что вел он себя насквозь неправильно, и это странно, это
неспроста...

Но пошел он к черту со своими неведомыми замыслами! Только и забот —
гробить на него время, как будто нет других дел... подумаешь, бумаги летали! В
неведомых общественности, не зафиксированных на бумаге архивах мировой
психиатрии можно отыскать случаи и похлеще, и то, что они не получили ровным
счетом никакого научного объяснения, ничего еще не значит и ни на что не
влияет. Расспросите за бутылочкой хорошо знакомого врача, он вам такое
порасскажет, до чего никакому пожарному не додуматься...

А там подошел автобус, муниципальный, для черной кости, и борьба за то,
чтобы в него втиснуться, а потом и уберечь ребра от спрессованных в единую
массу случайных попутчиков, окончательно выбила из головы доктора Терехова все
неправильности, несообразности, психиатрические загадки и мысли о работе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ЛЮДИ В ПЯТНИСТОМ

Не зря все же говорится, что утро вечера мудренее.

Несмотря на обычные утренние транспортные переживания, доктор Терехов,
входя в родимую шизарню, был бодр и, пожалуй, откровенно весел.

Будь у него с собой тросточка по канонам начала века, доктор непременно
выделывал бы ею игривые финты. Он даже насвистывал что-то
немелодично-легкомысленное, взбегая по выщербленным ступенькам.

Столь приподнятое настроение объяснялось просто: он принял решение. Еще
вчера вечером, а утром в этом решении окончательно утвердился. Кирьянова
следовало выставить из заведения к чертовой матери, чтобы не выламывался из
общей привычной картины, чтобы не пудрил мозги, не добавлял жизни сложностей.
Симулянтам в психушке не место, особенно в нынешних, непростых и унылых
экономических реалиях. Безусловно, отклонения у бравого пожарного имелись, если
поискать как следует. Отклонения у каждого сыщутся, не зря же утвердилось среди
людей в белых халатах мнение, что здоровых людей нет, а есть необследованные.
Но в одном можно быть уверенным:

опасности для окружающих, вообще для общества данный пациент не
представляет ни малейшей, а следовательно, может отправляться на все четыре
стороны. Как выразился тот гестаповец в давнем приключенческом фильме, у нас
нет времени держать вас в камере и разрабатывать как следует...

Вот именно. Ни времени, ни возможностей, ни желания. Пусть убирается
вместе со всеми своими отклонениями и непонятными замыслами. Ручаться можно,
поклясться можно профессиональным опытом и многолетним стажем на ниве
психиатрии, что больше об этом долбаном пожарном заведение в жизни не услышит:
ни обострения, ни опасных инцидентов, не тот случай. Такими безобидными, с
отклонениями не только улицы полны, их и в Госдуме хватает, и никто не делает
из этого драмы...

А посему свое твердое намерение доктор Терехов принялся претворять в
жизнь немедленно.

Едва устроив пальто на вешалке, не вытянув даже законной утренней
сигаретки, кликнул верного Валеру и распорядился с деловым металлом в голосе:

— Кирьянова ко мне, немедленно!

— Кого? — в полной растерянности вопросил верзила.

Терехов моргнул, уставился на него в полнейшей растерянности. Особенным
интеллектом Валера отроду не блистал, вовсе даже наоборот, но вот память у него
была цепкая и безукоризненная, чудо, а не память, даже жалко, что олигофренчику
досталась. А впрочем, именно так частенько и бывает: большинство из так
называемых феноменальных счетчиков, в мгновение ока и безошибочно способных
перемножать в уме десятизначные числа, как раз не блещут интеллектом, да что
там, сплошь и рядом — откровенные дауны, не ведающие что творят...

Так и Валера. Не светоч ума, чего уж там, но память на пациентов у него
прекрасная, всех помнит по фамилиям, по палатам, по койкоместам, сроду ни
одного не перепутал, ни об одном не забыл. Так что нынешняя заминка просто не
имеет места быть...

— Кирьянова, — чуя под ложечкой неприятный и непонятный холодок,
повторил Терехов. — Из девятой. Койка у окна.

— Михал Михалыч, так ведь нет в девятой никакого Кирьянова, — протянул
Валера словно бы даже укоризненно. — Там у нас Затоцкий, Булахович и Коля
Еремин, а койка у окна четвертый день свободная, с тех пор, как Коломийца
выписали...

Терехов медленно-медленно выпрямился во весь рост, сверля пытливым
взглядом верного мед-брата. Взгляд Валеры был незамутненно-чист, искренне
недоумевающ.

— Говорю тебе... — сказал доктор сердито, скорее по инерции.

И замолчал, когда протянутая рука коснулась пустой столешницы. Того
места, где вчера собственноручно положил карточку К. С. Кирьянова, а сегодня
утром не видел ее нигде...