Чтение 55–й страницы книги ~Предательства~

шие, что есть Господь и есть человек, мужчины и женщины, владеющие и
принадлежащие. Моим миром было поместье Шомеке, которое покоилось на
этом фундаменте. Кому могло прийти в голову сокрушить его? Любой погиб-
нет под его обломками.

Мне не нравилось, когда Эрод называл "имущество" рабами, ибо это
уродливое слово сводило на нет нашу ценность. Про себя я решила, что
тут, на Уэреле, мы "имущество", а в другом месте, в колонии Йеове, - ра-
бы, тупые и бестолковые крепостные. Поэтому их туда и отослали. Что име-
ло глубокий смысл.

Из этого вы можете сделать вывод, насколько я была невежественна. По-
рой леди Тазеу позволяла нам смотреть вместе с ней головизор, но сама
предпочитала драмы, а не новости или репортажи о событиях. О мире, су-
ществовавшем за пределами поместья, я не имела представления, кроме то-
го, что узнала от Эрода и чего совершенно не понимала.

Эрод побуждал нас спорить с ним. Он считал, что таким образом наше
мышление расковывается и обретает свободу. Геу это нравилось. Он задавал
вопросы типа: "Но если не будет "имущества", кто же станет работать?"
После чего Эрод нам все растолковывал, сияя глазами и блистая красноре-
чием. Я обожала его, когда он говорил с нами. Он был прекрасен, и то,
что он говорил, тоже было прекрасно. Словно я возвращалась в свое ще-
нячье детство и слушала в поселении старика, "поющего слово" Аркамье.

Я пользовалась контрацептивами, которые миледи каждый месяц вручала
мне, как и девушкам, нуждавшимся в них. Леди Тазеу возбудила во мне
чувственность, и я привыкла, что меня используют в сексуальном смысле
слова. Мне не хватало ее ласк. Но я не знала, как сблизиться с кем-то из
крепостных женщин, а те опасались приближаться ко мне, ибо знали, что я
принадлежу молодому хозяину. Я часто проводила с ним время, слушая его
речи, но мое тело томилось по нему. Лежа в постели, я мечтала, как он
подойдет, склонится надо мной и сделает то, что обычно делала миледи. Но
он никогда не прикасался ко мне.

Геу тоже был красивым юношей, чистоплотным и воспитанным, довольно
смуглым и привлекательным. Он не спускал с меня глаз. Но не приближался
ко мне, пока я не рассказала, что Эрод так и не тронул меня.

Так я нарушила данное Эроду обещание никому ничего не рассказывать;
но я не считала себя связанной этим обязательством, так же, как не дума-
ла, что всегда и везде обязана говорить только правду. Честь вести себя
подобным образом могут позволить себе только хозяева, а не мы.

После этого Геу стал договариваться со мной о встречах на чердаке До-
ма. Удовольствия от них я не получала. Он не входил в меня, считая, что
должен сохранять мою девственность для хозяина. Вместо этого он вводил
мне член в рот, но, перед тем как кончить, вынимал его, ибо сперма раба
не должна пятнать женщину хозяина. Это слишком большая честь для раба.

Вы с отвращением можете сказать, что вся моя история посвящена лишь
такой теме, хотя в жизни, даже в жизни раба, существует не только секс.
Совершенно верно. Могу лишь возразить, что только с помощью чувственнос-
ти легче всего забыть о рабском состоянии, и мужчинам, и женщинам. И бы-
вает, что, даже обретя свободу, и мужчины и женщины чувствуют, как труд-
но пребывать в новом состоянии. Ибо плоть властно заявляет о себе.

Я была молода, здорова и полна радости жизни. И даже теперь, даже
здесь, вглядываясь сквозь пелену лет в тот мир, где остались поселение и
Дом Шомеке, я ярко вижу их. Я вижу большие натруженные руки бабушки. Я
вижу улыбку матери и красный шарф у нее на шее. Я вижу черный шелк тела
миледи, раскинувшейся среди подушек. Я вдыхаю дымок навоза, горящего в
очаге, и обоняю ароматы безы. Я ощущаю мягкость красивой одежды, облега-
ющей мое юное тело, руки и губы миледи. Я слышу, как старик "поет сло-
во", и как мой голос сплетается с голосом миледи в песне любви, и как
Эрод рассказывает нам о свободе. У него возбужденно пылает лицо, когда
он видит перед собой ее облик. За ним фиолетовое стекло окна в каменном
переплете смотрит в ночь. Я не говорю, что хотела бы вернуться туда.
Лучше смерть, чем возвращение в Шомеке. Я бы предпочла умереть, но не
покинуть свободный мир, мой мир, и вернуться туда, где царит рабство. Но
воспоминания моей юности, полной красоты, любви и надежды, не покидают
меня.

Но все это было предано. Ибо покоилось на фундаменте, который в конце
концов рухнул.

В тот год когда мир изменился, мне минуло шестнадцать лет. Первые пе-
ремены, о которых я услышала, не вызвали у меня никакого интереса, если
не считать, что милорд был взволнован, так же, как Геу, Ахас и еще
кое-кто из молодых крепостных. Даже бабушка изъявила желание услышать о
них, когда я навестила ее.

- На этом Йеове, в мире рабов, никак обрели свободу? - сказала она. -
И прогнали своих хозяев? И открыли ворота? О, мой благословенный Владыка
Камье, да как же это может быть? Да будь благословенно его имя и сотво-
ренные им чудеса! - Сидя на корточках в пыли и положив руки на колени,
она раскачивалась вперед и назад. Ныне она была старой, морщинистой жен-
щиной. - Расскажи мне! - потребовала она.

В силу неведения я мало что могла поведать.

- Вернулись все солдаты, - сказала я. - А те другие, чужи, остались
на Йеове. Может, теперь они стали новыми хозяевами. Все это где-то там.
- Я махнула рукой куда-то в небо.

- А кто такие чужи? - спросила бабушка, но я не смогла ответить.

Все это были слова, не имеющие для меня смысла.

Но когда нашего хозяина, лорда Шомеке, больным привезли домой, я на-
чала кое-что понимать. Его доставили на флайере в наш маленький порт. Я
видела, как его несли на носилках, глаза его побелели, а черная кожа об-
рела сероватый цвет. Он умирал от болезни, которая свирепствовала в го-
родах. Моя мать, сидя рядом с леди Тазеу, слышала, как политик, выступая
по телесети, сказал, что чужи занесли на Уэрел эту болезнь. В его голосе
звучал такой ужас, что мы решили, будто всем предстоит умереть. Когда я
рассказала об этом Геу, он лишь фыркнул.

- Чужаки, а не чужи, - сказал он, - и они не имеют к этому никакого
отношения. Милорд говорил с врачами. Это всего лишь новый вид гнойных
червей.

Достаточно было и этого ужасного заболевания. Мы знали, что любое
"имущество", заразившееся им, убивали без промедления, как скот, а труп
сжигали на месте.

Но хозяина не прирезали. Теперь Дом был полон врачей, а леди Тазеу
дни и ночи проводила у ложа супруга. Он умирал в ужасных мучениях, пос-
кольку смерть все медлила с приходом. Страдая, властитель Шомеке издавал
ужасные крики и стоны. Трудно было поверить, что человек способен часами
так кричать. От тела его, покрытого язвами, отваливались куски, страда-
ния сводили больного с ума, но он все не умирал.

Если леди Тазеу превратилась в усталую молчаливую тень, то Эрод был
полон сил и возбуждения. Порой, когда до него доносились вопли и стоны
отца, у него возбужденно блестели глаза. Он шептал: "Да смилуется над
ним Туал", - но жадно внимал этим крикам. От Геу и Ахаса, которые росли
вместе с ним, я знала, как отец мучил и презирал сына и как Эрод дал
обет ни в чем не походить на отца и положить конец всему, что тот делал.

Но конец положила леди Тазеу. Как-то ночью она отослала всех слуг,
что нередко делала, и осталась наедине с умирающим мужем. Когда он снова
начал стонать и выть, она вынула небольшой ножичек для рукоделия и пере-
резала ему горло. Затем исполосовала себе вены, легла рядом с ним и так
скончалась. Моя мать всю ночь находилась в соседней комнате. Она расска-
зала, что сначала ее удивило наступившее молчание, но она так устала,
что провалилась в сон, а когда утром вошла в покои, то обнаружила обоих
хозяев в лужах остывшей крови.

Я хотела всего лишь оплакать мою леди, но все вокруг пришло в смяте-
ние. Всю обстановку в комнате умерших предстояло сжечь, сказали врачи, а
тела без промедления тоже предать огню. В Доме объявили карантин, так
что провести похоронный обряд могли только священники Дома. В течение
двадцати дней никто не имел права покинуть пределы поместья. Но часть
медиков сами остались с Эродом, который, став отныне властителем Шомеке,
рассказал им, что собирается делать. Я услышала несколько сбивчивых слов
от Ахаса, но, преисполненная печали, не обратила на них внимания.

Тем вечером все, кто составлял "имущество" Дома, собрались у часовни,
где шла заупокойная служба; они слушали песнопения и читали молитвы.
Надсмотрщики и "укороченные" пригнали людей из поселения, и те толпились
за нашими спинами. Мы видели, как вышла траурная процессия, неся белый
паланкин, как вспыхнул погребальный костер и к небу поднялся черный дым.
И не успел он еще растаять в небе, как новый властитель Шомеке подошел к
нам.

Поднявшись на холмик за часовней, Эрод обратился к нам, говоря
сильным и четким голосом, которого я никогда раньше не слышала у него. В
Доме, погруженном во мрак, все только перешептывались. А теперь, при
свете дня, раздался громкий сильный голос. Эрод стоял, вытянувшись в
струнку, и черный цвет его кожи оттеняли белые траурные одеяния. Ему еще
не было и двадцати лет.

- Вы, люди, слушайте, - сказал он. - Вы были рабами, но обретете сво-
боду. Вы были моей собственностью, но теперь сами станете распоряжаться
своими жизнями. Утром я отослал в правительство распоряжение о вольной
для всего "имущества" поместья, на четыреста одиннадцать мужчин, женщин
и детей. Если завтра утром вы зайдете в мой кабинет, я каждому вручу до-
кумент, в котором он поименован свободным человеком. Никто из вас никог-
да больше не будет рабом. С завтрашнего дня вы вольны делать все, что
хотите. Каждый получит деньги, чтобы начать новую жизнь. Не ту сумму,
что вы заслужили, не то, что вы заработали, трудясь на нас, а всего лишь
то, что я в состоянии вам выделить. Я оставляю Шомеке. И отправляюсь в
столицу, где буду добиваться свободы для всех рабов на Уэреле. День сво-
боды, что воцарилась на Йеове, придет и к нам - и скоро. И я зову с со-
бой всех, кто хочет примкнуть ко мне! Для нас хватит работы!