ввергли его в уныние. Его охватила печаль, ведомая лишь зверю -
безутешная, непроглядная, которую не умеряют и проблески разума.
Мэггс горевал, как горюют лишь простые люди. Человек образованный облегчил
бы душу размышлениями. Он стал бы думать, как же это такая гуманная с виду
идея - лечить, а не наказывать - лишает тебя на самом деле и прав, и даже
мало-мальски точного срока. Но м-р Мэггс думал об одном: сегодня, в это
самое время, он мог бы пить дома чай (уж Айви да приготовила что-нибудь
вкусное!), а вот как обернулось... Сидел он тихо. Раз в две минуты по его
щеке сползала большая слеза. Ему хотелось курить.
проклятье Вавилонской башни. Никто не заметил его ухода, лишь Уизер
услышал ликующий возглас:
к узникам и зверям. М-ру Мэггсу он сунул записку: "Дорогой Том! Я надеюсь,
что ты здоров. Хозяин у нас очень хороший. Он говорит, чтобы ты шел сразу
сюда, в усадьбу, в деревню Сент-Энн. Через город не ходи ни за что. Выйди
на шоссе, тебя подвезут. У нас все хорошо. Целую тебя. Твоя Айви." Прочих
пленников он пустил идти, куда хотят. Бродяга забежал на кухню, набил как
следует карманы и ушел на волю. Путь его мне установить не удалось.
послал в залу. М-ра Бультитьюда он немного задержал. Тот узнал его, хоть
от него и пахло не так сладостно. Мерлин положил руку ему на голову,
прошептал что-то на ухо, и темное сознание преисполнилось восторга, словно
предвкушая запретную и забытую радость. Медведь потопал за волшебником по
темным переходам, думая о солоноватом тепле, приятном хрусте и
увлекательных субстанциях, которые можно лакать, лизать и грызть.
вода. Живых людей в зале не было. Свет заливал мешанину крови и еды.
Обломки драгоценной посуды лежали рядом с трупами; и те, и другие казались
от этого еще гнуснее. Над ним склонился баскский священник.
болела, из руки текла кровь, но вообще он был цел. Баск налил ему вина в
серебряный кубок, но он в ужасе отшатнулся. Тогда незнакомец дал ему
записку: "Твоя жена ждет тебя в усадьбе, в Сент-Энн. Приезжай скорей. К
Эджстоу не приближайся. Деннистоун." Он взглянул на незнакомца, и лицо его
показалось ему ужасным. Но Мерлин серьезно и властно встретил его взгляд,
положил ему руку на плечо и повел к двери. Они спустились по лестнице.
Марк взял шляпу и пальто (чужие), и они вышли под звездное, холодное небо.
Было два часа ночи. Сириус отливал горьковато-зеленым светом, падали
редкие, сухие хлопья снега. Марк остановился. Незнакомец ударил его по
спине; она ныла потом всю жизнь при одном воспоминании. В следующую минуту
Марк понял, что бежит, как не бегал с детства - не от страха, а потому,
что ноги сами его несут. Когда он сумел их остановить, он был в полумиле
от Беллбэри. Оглянувшись, он увидел в небе яркий свет.
до тигра. Понимал он не все, но больше, чем прочие. Он видел, как
действует баск-переводчик, и догадался, что силы, высшие, чем человек,
пришли разрушить Беллбэри. Он знал, что смешивать языки может лишь тот,
чьей душой правит Меркурий. Тем самым, свершилось наихудшее: их
собственные повелители ошиблись. Они утверждали, что небесные силы не
могут перейти лунную орбиту. Вся политика их на том и строилась, что Земля
огорожена и оставлена на произвол судьбы. Теперь он знал, что это не так.
слово "знать". От юношеской неприязни к грубому и низменному он постепенно
дошел до полного безразличия ко всему, кроме себя. От Гегеля он перешел к
Юму, потом - к прагматизму, потом - через логический позитивизм - к полной
пустоте. Он хотел, чтобы не было ни реальности, ни истины; и даже
неизбежность конца не пробудила его. Последняя сцена "Фауста" - дань
театральности. Минуты, предшествующие вечной гибели, не так драматичны.
Нередко человек знает, что какое-то движение воли еще спасло бы его, но он
не может сделать так, чтобы знание это стало для него реальным. Мелкая
привычка к похоти, ничтожнейшая досада, потворство роковому бесчувствию
важнее в этот миг, чем выбор между полным блаженством и полным
разложением. Он видит, что нескончаемый ужас вот-вот начнется, но не может
испугаться и, не двигая пальцем в свою защиту, глядит, как рвутся
последние связи с разумом и радостью. Душа, избравшая неверный путь, к
концу его окутана сном.
шум побоища. Филострато сильно поранил правую руку. Разговаривать они не
стали - оба знали, что ничего не выйдет, но дальше пошли рядом. Филострато
думал выйти к гаражу и довести машину хотя бы до ближайшей деревни.
исполняющий обязанности директора медленно шел к ним, что-то мыча.
Филострато не хотел с ним идти, но он, как бы сочувствуя раненому,
предложил ему руку. Филострато открыл рот, чтобы отказаться, но ему
удалось выговорить лишь бессмысленные слоги. Уизер крепко взял его за
левый локоть, Страйк - за правый, пораненный. Дрожа от боли, Филострато
пошел с ними. Но худшее было впереди. Он ничего не знал о темных эльдилах,
он верил, что Алькасан живет благодаря ему. Поэтому, несмотря на боль, он
закричал от ужаса, когда его втащили к голове без всяких приготовлений.
Однако, в самой комнате они стали раздеваться и разделись донага.
его. Вскоре все трое стояли перед Алькасаном - костлявый Страйк,
Филострато - дрожащая гора сала и непотребно дряхлый Уизер. Филострато
охватил непередаваемый ужас: случилось то, чего случиться не могло. Никто
ничего не делал ни с трубками, ни с кнопками, но голова произнесла:
"Поклонитесь мне!"
кидают. Все трое кланялись, как заведенные. Почти последним, что он видел
на земле, были пустые складки кожи, трясущиеся на шее Уизера, словно у
индюка. Почти последним, что он слышал, был старческий голос, затянувший
песню. Страйк стал вторить. К своему ужасу, он понял, что поет и сам:
понял, зачем его волокут к стене. Там было окошко, заслон которого мог
падать быстро и тяжело. Собственно, это и был нож, но маленькая гильотина
предназначалась для других целей. Они убьют его без пользы, против научных
правил. Вот он бы их убил совсем иначе - все бы приготовил задолго, за
недели, стерилизовал бы этот нож, довел бы воздух до нужной температуры.
Он прикинул даже, как повлияет на кровяное давление страх, чтобы подогнать
давление в трубках. Последней в его жизни была мысль о том, что страх он
недооценивал...
итальянца еще дергались, когда они вновь приступили к ритуалу:
вспомнил, что Уизер держит ланцет. Уизер понял, что он хочет сделать, и
кинулся на него. Страйк добежал до двери и поскользнулся в луже крови.
Уизер несколько раз ударил его ланцетом. Он постоял - заболело сердце;
потом он увидел в соседней комнате голову Филострато. Ему показалось, что
хорошо бы ее предъявить той первой голове. Он ее поднял. Вдруг он заметил,
что в этой комнате кто-то есть. Дверь они закрыли, как же так? А может,
нет? Они шли, вели Филострато... кто их знает... Осторожно, даже бережно
он положил свою ношу на пол и сделал шаг к разделяющей комнаты двери.
Огромный медведь стоял на пороге. Пасть его была открыта, глаза горели,
передние лапы он распростер, словно открыл объятия. Значит, вот этим стал
Страйк? Уизер знал, что он - на самой границе мира, где может случиться
все. Но и теперь это его не очень трогало.
знал, но такие вещи его не занимали. Знал он и то, что план их может не
сработать, но был уверен, что сам спасется вовремя. Ума своего он ничем не
тревожил, и голова у него была ясная. Не мучила его и совесть: он никого
не погубил, кроме тех, кто вставал на его пути, никого не надувал, кроме
тех, кем мог воспользоваться, и испытывал неприязнь лишь к тем, кто его
раздражал. Еще давно, почти в начале, он понял, что здесь, в ГНИИЛИ,
что-то идет не так. Теперь оставалось гадать, все тут рухнуло, или нет.
Если все, надо вернуться в Эджстоу, где он всегда защищал от них
университет. Если не все, надо стать человеком, который в последний момент
спас Беллбэри. А пока надо подождать. Ждал он долго. Вылез он в окошко,
через которое подавали горячие блюда, и наблюдал из него за побоищем.
бы поближе, он успел бы опустить заслонку. Так он и стоял, быть может -
улыбался, курил одну сигарету за другой и барабанил пальцами по раме.
Когда все кончилось, он сказал: "Да, черт меня возьми!.." Действительно,
зрелище было редкое.
Панов Вадим
Корнев Павел
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.
Суворов Виктор
Афанасьев Роман