...С Тверской мы прошли через Иверские ворота и свернули в глубокую арку
старинного дома, где прежде помещалось губернское правление. -- Ну вот, здесь я
и живу, зайдем. Перешли двор, окруженный кольцом таких же старинных зданий,
вошли еще в арку, в которой оказалась лестница, ведущая во второй этаж. Темный
коридор, и из него в углублении дверь направо. -- Вот и пришли! Скрипнула
тяжелая дверь, и за ней открылся мрак. -- Тут немного вниз... Дайте руку... Я
спустился в эту темноту, держась за руку моего знакомого. Ничего не видя кругом,
сделал несколько шагов. Щелкнул выключатель, и яркий свет электрической лампы
бросил тень на ребра сводов. Желтые полосы заиграли на переплетах книг и на
картинах над письменным столом. Я очутился в большой длинной комнате с нависшими
толстенными сводами, с глубокой амбразурой маленького, темного, с решеткой окна,
черное пятно которого зияло на освещенной стене. И представилось мне, что у
окна, за столом сидит летописец и пишет... Еще одно, последнее сказанье -- И
летопись окончена моя...-- мелькнуло в памяти... Я стоял и молчал. -- Нет, это
положительно келья Пимена! Лучшей декорации нельзя себе представить...-- сказал
я. -- Не знаю, была ли здесь келья Пимена, а что именно здесь, в этой комнате,
была "яма", куда должников сажали,--это факт... -- Так вот она, та самая "яма",
которая упоминается и у Достоевского, и у Островского. Ужасная тюрьма для
заключенных не за преступления, а просто за долги. Здесь сидели жертвы
несчастного случая, неумения вести дело торговое, иногда -- разгула. "Яма"--это
венец купеческой мстительной жадности. Она существовала до революции, которая
начисто смела этот пережиток жестоких времен. По древним французским и
германским законам должник должен был отрабатывать долг кредитору или
подвергался аресту в оковах, пока не заплатит долга, а кредитор обязывался
должника "кормить и не увечить" На Руси в те времена полагался "правеж и выдача
должника истцу головою до искупа". Со времен Петра I для должников учредились
долговые отделения, а до той поры должники сидели в тюрьмах вместе с уголовными.
Потом долговое отделение перевели в "Титы", за Москву-реку, потом в Пресненский
полицейский дом, в третий этаж, но хоть и в третьем этаже было, а название все
же осталось за ним "яма". Однажды сидел там старик, бывший миллионер Плотицын.
Одновременно там же содержалась какая-то купчиха, пожилая женщина, с такой
скорбью в глазах, что положительно было жаль смотреть. Помню я, что заходил туда
по какому-то газетному делу. Когда я спустился обратно по лестнице, то увидел на
крыльце пожилую женщину. Она вошла в контору смотрителя и вскоре вернулась. Я
заинтересовался и спросил смотрителя. -- Садиться приходила, да помещения нет,
ремонтируется. У нее семеро детишек, и сидеть она будет за мужнины долги.
Оказывается, в "яме" имелось и женское отделение! В России по отношению к
женщинам прекратились телесные наказания много раньше, чем по отношению к
мужчинам, а от задержания за долги и женщины не избавились. Старый солдат, много
лет прослуживший при "яме", говорил мне: -- Жалости подобно! Оно хоть и по
закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи,
от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги
подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек--только
что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его
богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а
жену при себе содержать стал... Сидит такой у нас один, и приходит к нему жена и
дети, мал мала меньше... Слез-то, слез-то сколько!.. Просят смотрителя отпустить
его на праздник, в ногах валяются... Конечно, бывали случаи, что арестованные
удирали на день-два домой, но их ловили и водворяли. Со стороны кредиторов были
разные глумления над своими должниками. Вдруг кредитор перестает вносить
кормовые. И тогда должника выпускают. Уйдет счастливый, радостный, поступит на
место и только что начнет устраиваться, а жестокий кредитор снова вносит
кормовые и получает от суда страшную бумагу, именуемую: "поимочное
свидетельство". И является поверенный кредитора с полицией к только что
начинающему оживать должнику и ввергает его снова в "яму". А то представитель
конкурса, узнав об отлучке должника из долгового отделения, разыскивает его
дома, врывается, иногда ночью, в семейную обстановку и на глазах жены и детей
вместе с полицией сам везет его в долговое отделение. Ловили должников на
улицах, в трактирах, в гостях, даже при выходе из церкви! Но и здесь, как везде:
кому счастье, кому горе. Бывали случаи, что коммерческий суд пришлет указ
отпустить должника, а через месяц опять отсрочку пришлет-- и живет себе человек
на воле. А другой, у которого протекции нет и взятку дать не на что, никаких
указов дождаться не может--разве смотритель из человечности сжалится да к семье
на денек отпустит. Это все жертвы самодурства и "порядка вещей" канцелярского
свойства, жертвы купцов-дисконтеров. Ведь большинство попадало в "яму" из-за
самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся на должника за то, что он не
уплатил, а на себя за то, что в дураках остался и потерял деньги. Или для того,
чтобы убрать с дороги мешающего конкурента. Кредитор злобно подписывал указ и
еще вносил кормовые деньги, по пять рублей восемьдесят пять копеек в месяц. И
много таких мстителей было среди богатого московского купечества, чему
доказательством служило существование долгового отделения, в котором сидело
почти постоянно около тридцати человек.
На Тверской, против Брюсовского переулка, в семидесятые и в начале восьмидесятых
годов, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, стоял большой дом
Олсуфьева--четырехэтажный, с подвальными этажами, где помещались лавки и винный
погреб. И лавки и погребок имели два выхода на улицу и во двор -- и торговали на
два раствора. Погребок торговал через заднюю дверь всю ночь. Этот оригинальной
архитектуры дом был окрашен в те времена в густой темно-серый цвет. Огромные
окна бельэтажа, какие-то выступы, а в углублениях высокие чугунные решетчатые
лестницы--вход в дом. Подъездов и вестибюлей не было. Посредине дома -- глухие
железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили
огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками
торговых заведений, был в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали
огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская
Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с
незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой,
почему и назывались "Чернышами". В "Чернышах" жили актеры, мелкие служащие,
учителя, студенты и пишущая братия. В 1876 году здесь жил, еще будучи маленьким
актером Малого театра, М. В. Лентовский: бедный номе- ришко, на четвертом этаже,
маленькие два окна, почти наравне с полом, выходившие во двор, а имущества всего
-- одно пальтишко, гитара и пустые бутылки. В квартире номер сорок пять во дворе
жил хранитель дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших
городовых, любимец генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова, при котором он
состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений.
Полиция боялась Карасева больше, чем самого князя, и потому в дом Олсуфьева, что
бы там ни делалось, не совала своего носа. Владелец дома, отставной
штабс-капитан Дм. Л. Олсуфьев, ничего общего с графом Олсуфьевым не имеющий,
здесь не жил, а управлял домом бывший дворник, закадычный друг Карасева, который
получал и с него и с квартирантов, содержателей торговых заведений, огромные
деньги. Но не этот наружный корпус давал главный доход домовладельцам. За вечно
запертыми воротами был огромнейший двор, внутри которого -- ряд зданий самого
трущобного вида. Ужас берет, когда посмотришь на сводчатые входы с идущими под
землю лестницами, которые вели в подвальные этажи с окнами, забитыми железными
решетками. Посредине двора--огромнейший флигель. Флигеля с боков, и ни одного
забора, через который можно перелезть. Словом, один выход--только через
охраняемую калитку. А народу было тысячи полторы. Недаром дом не имел другого
названия, как "Олсуфьевская крепость" -- по имени его владельца. В промозглых
надворных постройках--сотни квартир и комнат, занятых всевозможными мастерскими.
Пять дней в неделю тихо во дворе, а в воскресенье и понедельник все пьяно и
буйно: стон гармоники, песни, драки, сотни полуголых мальчишек-учеников, детишки
плачут, ревут и ругаются ученики, ни за что ни про что избиваемые мастерами,
которых и самих так же в ученье били. И ничего не видно и не слышно с улицы за
большим двором, а ворота заперты, только в калитку иногда ныряли квартиранты,
которые почище одеты. Остальные вечно томились в крепости. "Мастеровщики"
населяли все это огромное владение, а половина здешней мастеровщины -- портные.
Половина портных были бездомные пьяницы и были самыми выгодными, самыми дешевыми
и беззащитными работниками. Пьянство здесь поддерживалось самими хозяевами: оно
приковывало к месту. Разутому и раздетому куда идти? Да и дворник в таком виде
не выпустит на улицу, и жаловаться некому. "Раки" было общее название этих
людей. И сидели "раки" годами в своих норах, полураздетые, босые, имея только
общие опорки, чтобы на двор выбегать, накинув на истлевшую рубаху какие-нибудь
лохмотья. Мечтой каждого был трактир, средством достижения--баня. Покупалась на
базаре дешевого ситцу рубаха, нанковые портки, и в канун праздника
цербер-дворник выпускал "раков" за железные ворота как раз против Брюсовского
переулка, в Стрельцовские бани. Здесь они срывали с себя лохмотья и,
выпарившись, уже облеченные во все чистенькое, там же за пятак остригшись, шли в
трактир Косоурова рядом с банями, а оттуда, в сопровождении трезвых товарищей,
уже ночью исчезали в воротах "крепости". Мастеровые в будние дни начинали работы
в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного
Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на
дворе, а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на
верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка -- полено в головах или свои
штаны, если еще не пропиты. К шести часам утра кипел ведерный самоварище,
заблаговременно поставленный учениками, которые должны были встать раньше всех и
уснуть после всех. У всякого своя кружка, а то просто какая-нибудь банка. Чай
хозяйский, а хлеб и сахар свой, и то не у всех. В некоторых мастерских мальчикам
чай полагался только два раза в год-- на рождество и на пасху, по кружке: --
Чтоб не баловались! После больших праздников, когда пили и похмелялись неделями,
садились за работу почти голыми, сменив в трактире единственную рубашку на
тряпку, чтобы только "стыд прикрыть", Кипяток в семь часов разливали по стаканам
без блюдечек, ставили стаканы на каток, а рядом -- огромный медный чайник с
Афанасьев Роман
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Лондон Джек
Шилова Юлия