потому, что я думаю лишь о себе, о себе одном и собираюсь спасти от
наказания, может быть, чрезмерно сурового, но, в сущности говоря,
справедливого, неведомо кого, какого-то вора, какого то негодяя, - должен
погибнуть целый край! Несчастная женщина должна умереть в больнице, а бедная
малютка, - как собачонка, на мостовой! Но ведь это чудовищно! И мать даже не
увидит своего ребенка! А ребенок так и погибнет, почти не зная матери! И все
это ради старого плута и вора, который крадет яблоки и, несомненно, заслужил
каторгу, если не этим проступком, то каким-нибудь другим! Хороша же эта
совесть, если она спасает преступника и жертвует невинными спасает старого
бродяга, которому в конечном счете и жить-то осталось всего несколько лет,
которому на каторге к тому же будет лишь немногим хуже, чем в его лачуге, и
приносит в жертву население целого края, матерей, жен, детей! Бедняжка
Козетта! У нее ведь никого нет в мире, кроме меня, а сейчас она, наверное,
посинела от холода в берлоге Тенардье! Какие, должно быть, негодяи эти люди!
И я не выполню своего долга по отношению ко всем этим несчастным! Я пойду
доносить на себя! Сделаю эту неслыханную глупость! Представим все в худшем
свете. Предположим, что в этом поступке кроется нечто дурное и что
когда-нибудь совесть упрекнет меня. Пойти для блага других на укоры совести,
которые будут мучить меня одного, на дурной поступок, который пятнает только
мою душу, - да ведь это и есть самопожертвование, это и есть добродетель.
удовлетворен.
глубинах человеческой мысли. Ему казалось, что, опустившись на самое дно
этой мысли, роясь ощупью в этих темных недрах, он, наконец, отыскал один из
таких алмазов, одну из таких истин, что он держит ее в руках, и он смотрел
на нее, ослепленный ее блеском.
на чем-нибудь остановиться. Выбор сделан. Пусть все идет caмo собой. Не надо
больше колебаться, не надо пятиться назад. Этого требуют не мои, а общие
интересы Я - Мадлен и останусь Мадленом. Горе Жану Вальжану! Это уже не я. Я
не знаю этого человека, ведать о нем не ведаю. Если есть сейчас кто-то, кого
зовут Жан Вальжан, пусть устраивается как хочет! Я тут ни при чем. Это
роковое имя, реющее среди мрака. И если случится так, что вдруг оно
остановится и обрушится на чью-то голову, - что ж, тем хуже для этой
головы!"
другой вид.
было последствием принятого решения. Есть нити, которые еще связывают меня с
Жаном Вальжаном. Надо порвать их. Здесь, в этой самой комнате, есть вещи,
которые могли бы выдать меня, немые предметы, которые могли бы заговорить,
как живые свидетели. Решено: все это должно исчезнуть!
ключик.
темном узоре обоев, которыми были оклеены стены. Открылся тайничок, нечто
вроде потайного шкафа, вделанного в стену между углом комнаты и железным
колпаком камина. В тайничке лежали лохмотья - синяя холщовая блуза, потертые
штаны, - старый ранец и толстая терновая палка с железными наконечниками на
обоих концах. Кто видел Жана Вальжана в ту пору, когда он проходил через
Динь в октябре 1815 года, легко узнал бы все принадлежности этого нищенского
одеяния.
запомнить то, с чем он начал новую жизнь. Но вещи, вынесенные им еще с
каторги, он прятал, а подсвечники, подаренные епископом, стояли у него на
виду.
несмотря на задвижку, потом резким и быстрым движением схватил все в охапку
и, даже не взглянув на предметы, которые так благоговейно и с таким риском
для себя хранил в течение стольких лет, бросил в огонь все - лохмотья, палку
и ранец.
ненужными теперь, когда шкаф был пуст, приставил к дверце высокое кресло.
дрожащим багровым отблеском сильного пламени. Все пылало. Терновая палка
трещала, и от нее почти до середины комнаты летели искры.
блеснул какой-то кружок. Нагнувшись, можно было легко узнать в нем
серебряную монету. Вероятно, это была та самая монета в сорок су, которая
была украдена у маленького савояра.
по комнате из угла в угол.
поблескивали на камине в отсветах огня.
и это".
бесформенную массу.
ему: "Жан Вальжан! Жан Вальжан!"
подсвечники! Истреби это воспоминание! Забудь епископа! Забудь все! Погуби
Шанматье! Отлично! Можешь поздравить себя! Итак, это решено окончательно и
бесповоротно. Этот человек, этот старик не понимает, чего от него хотят;
быть может, он ничего не сделал дурного; это невинный человек, чье несчастье
заключается лишь в твоем имени, невинный человек, над которым твое имя
тяготеет, как преступление. Его примут за тебя, его осудят, и остаток его
жизни пройдет в грязи и позоре! Отлично! Ты же будь порядочным человеком.
Оставайся мэром, продолжай пользоваться уважением и почетом, обогащай город,
корми неимущих, воспитывай сирот, живи счастливо, исполненный добродетели и
окруженный восхищением; а пока ты будешь жить здесь, среди радости и света,
некто, на кого наденут твою красную арестантскую куртку, будет носить твое
обесчещенное имя и влачить на каторге твою цепь! Да, ты ловко все это
устроил! О, презренный!"
взглядом. Однако тот, кто говорил внутри него, еще не кончил. Голос
продолжал:
и притом очень громко, но раздастся один голос, которого не услышит никто и
который проклянет тебя из мрака. Так слушай же, низкий человек! Все эти
благословения падут вниз, не достигнув неба, и только проклятие дойдет до
бога!"
души, постепенно становился громче и теперь, оглушительный и грозный, гулко
отдавался в его ушах. Ему казалось, что, выйдя из глубины его существа,
голос звучал теперь уже вне его. Последние слова он услышал так явственно,
что с ужасом оглянулся по сторонам.
кого может видеть человеческий глаз.
зловещее хождение, которое тревожило сон человека, спавшего в нижнем этаже,
и заставляло его испуганно вскакивать с постели.
нами случается что-либо необычное, мы стараемся двигаться, словно предметы,
встречаемые нами на пути. могут подать нам благой совет. Но через несколько
секунд он совсем запутался.
ему теперь одинаковый ужас. Оба помысла, руководившие прежде его жизнью,
казались ему теперь одинаково пагубными. Какая роковая случайность - этот
Шанматье, которого приняли за него! То самое средство, которое, как ему
казалось сначала, было ниспослано судьбой, чтобы упрочить его положение,
теперь толкало его в пропасть!
безмерным отчаяньем он перебрал в памяти все то, с чем ему предстояло
расстаться, все то, к чему предстояло вернуться. Итак, ему предстояло
сказать "прости" этому существованию - такому мирному, чистому, радостному,
этому всеобщему уважению, чести, свободе! Он не будет больше гулять по
полям, не услышит, как запоют птицы в мае, не будет раздавать милостыню
детям! Не почувствует больше сладости обращенных на него признательных и
любящих взоров! Расстанется с этим домом, который выстроил сам, с этой
маленькой комнаткой! Все казалось ему сейчас таким чудесным! Он не будет
больше читать эти книги, не будет писать за этим некрашеным столиком.
Старуха привратница, его единственная служанка, не будет приносить ему
больше утренний кофе. И вместо этого - боже правый! -каторга, железный
ошейник, арестантская куртка, цепь на ноге, непосильный труд, карцер - все
эти уже изведанные ужасы! И это в его-то годы, после того как он был тем,
кем он был! Если бы еще он был молод! Но на старости лет слышать "ты" от
первого встречного, давать себя обыскивать надзирателю, получать от