нас. Трое парней и девок три. Два парня на войне, во флоте. Дочка середняя
по мобилизации на военном летчицком заводе в Новосибирске. Все оне люди как
люди. Учились кто как, помогали по дому и двору, в лес бродили, дрались,
фулюганничали, погуливали, по огородишкам лазили, из речки летом не
вылезали, ни один, кроме нее, десятилетку не вытянул. А она, милый ты мой, и
шпарит, и погонять ее никто в учебе-то не погонял. Накинет мою старую
шаленку на плечи, сядет за стол за отцовский в горнице, не позови поесть,
так и засохнет над книжкой. Да это еще чего-о! -- Домна Михайловна, существо
все же деревенское больше, хотя хозяин, поди-ко, изо всех сил тянул ее на
городской обиход, суеверно перекрести- лась на окно -- сам икон в доме не
держал. -- Она и в житье-то блаженная была. Надо идти на улицу, ко мне в
куть: "Мама, разрешите мне сходить поиграть..." Меня аж оторопь возьмет;
Го-осподи, откуль че? Что за порча на ребенка напущена? К родителям на "вы".
В городе, в техникуме-то, из общежития не выходила, все книжечки, все
книжечки... На практике в поле перед самой войной познакомилась с одним, да
тот тоже ее стеснялся, тоже с нею на "вы". Отец уж перед отъездом на войну,
лезервист он, уговорил уважить его, чтоб союз семейный у дочери завелся,
мол, на душе спокойней будет. Все дети при месте, и ты, мое самое дорогое
дитя, тоже устроена.
испуганно убрала руку.
Где она? Где он? Ты уж не обессудь меня, молюсь потихонечку нонче за всех за
вас, и за него, безбожника, тоже. Скажу те по секрету -- он меня за
отсталость чуть не бросил с детями. Городску атеистку подцепил, и если бы не
Валерия... Ох-хо-хо-о-о-о, грехи наши тяжкие!.. Ну вот, слушай дальше...
Уважила наша барыня отца, пожила сколько-то с мужем в Новосибирске. Того
призвали в первую же неделю войны. Она домой в тягости. Худая, зеленая,
глазишшы светятся попреком: "Ну што, довольны теперь?" Боже мой, Боже мой!
Што за человек?! Токо-токо родила, ребенка под бок и в другу деревню, на
самостоятельный хлеб. Будто в родной избе места нету, будто бабушке
внученька не в радость. Сама мается и ребенка мает...
девочка славная.
съездила другой раз, Иван Иваныч в подводе не откажет, да боюсь. Все мы ее
чтим, но боимся. А вы-то как? Временно это у вас?
подпустила? Вот в чем мое недоуменье.
фотографию. Нездешнего, не деревенского вида деваха, неброско, но ладно
одетая, с косой, кинутой на грудь. К девахе приник, прилепился совершенно
смирный, блеклый парень с пролетарской осанкой, большеносый, широколицый,
аккуратно причесанный перед съемкой, в галстуке, явно его задушившем. -- А
вот так! И вам, и ему, да и мне, пожалуй, Валерия за что-то выдает..."
Сам-то в каждом письме только об ней да о внучке спрашивает, будто других
детей и внуков у него нету.
-- Вы с ночевой или как?
все в доме по ней равняйтесь, по ее будь. Ей бы мужиком родиться -- в
генералы б вышла, дак того фашиста в его огороде, как Ворошилов сулился, и
доконала бы...
ей охапку сена, дома, не раздеваясь, налила в кружку молока, отрезала ломоть
хлеба и, приспустив шаль с чуть сбившихся волос, подсела в кути к столу.
Ночуйте. -- И, отвернувшись, тише добавила: -- Я в горнице постелю, никто не
помешает, с рассветом разбужу.
солдатики.
солдатики намолотят, детский сад в Осипове понадобится...
потянулась. -- Везде закрываются детсады да ясли -- детей нет, а я бы с
радостью открыла.
боятся. Война. Мужиков нету. Подводы и коновозчиков дерут...
стряхивая с себя что-то, повела плечами, подмигнула младшему лейтенанту.
восхитился Щусь и сейчас только понял, что не знает ее, нисколько не постиг,
и постигать, наверное, времени уже не хватит, да и зачем?
Домна Михайловна. -- У тя, Лексей Донатович, наган-то есть? А то ведь нашей
пролетарье всех стран соединяйтесь никто не страшен...
пригласила хозяйка и ткнулась в щеку дочери губами. -- Ребенка-то хоть
побереги, ребенка-то пожалей. Отец вон в каждом письме о тебе и о нем...
Напиши хоть ему ответ, если недосуг матери вниманье уделить... Занята... --
мимоходом, но значительно ввернула она и уперлась глазами в младшего
лейтенанта.
на ходу: "До свиданья!" -- вышла из дому.
закрыв глаза, плотно запахнувшись, повязанная по груди шалью -- кормящая
мать, бережется. Щусь, не опуская вожжей, валенком прикопал ее ноги в
солому. Она покачала головой -- спасибо.
телеграфные столбы, бросая от себя длинные тени, оживляли белую равнину,
загадочно мерцающую искрами, переливающуюся скользящим лунным светом.
Полоски переломанного бурьяна раскосмаченно помаргивали в лунном свете, в
приветствии упрямо клонились к дороге татарники, лебеда, чертополох -- все
еще пытались сорить где-то упрятанным, ветром не выбитым семечком из
дребезжащих коробочек; густо ветвилась полынь в степных неглубоких
ложбинках, доверху забитых снегом, похожих под луной на переполненные, через
края льющиеся речки. В ложбинках вязли сани, трещал сухой бурьян под
полозьями, конь утопал по брюхо в снегу, заметно напрягался, но, вытащив
кошевку из наметов, фыркал освобожденно и, отряхнувшись, без понуканий
переходил на легкий бег. Тень дуги, оглобель, коняги, даже пара, клубящегося
из его ноздрей, скользила рядом, мотала хвостом, шевелила ушами -- такая
славная, такая милая картина, совершенно успокаивающая сердце, уносящая
память не только за кромку этих снежных полей, но еще дальше, в какое-то
убаюканное ночью и временем пространство, где не только о войне, но даже о
какой-либо тревоге помина нет.
ночную лунную бесконечность, в неверным светом рдеющие дали, которые там и
сям коротким, робким росчерком ученического карандаша означали березовые
перелески, краса и радость лесостепных земель, -- все воспринималось бы, как
в древней сказке с хорошим, мирным концом.
они, израненные, убитые, все равно клочковато выпрастывались, горбато
вздымались из рыхлых сугробов, трясли пустыми колосьями, мотали
измочаленными чубами. Темной тучкой наплывала погибшая полоса на холме,
выдутая до земли, тенями ходила под луной, все еще чем-то пылилась,
позванивала, шуршала -- сердцу становилось тесно в груди при виде этих
сиротских полей, словно непохоронен- ный, брошенный покойник неприкаянно
маялся без креста, без домовины и тревожил собою не только ночную степь, но
и лунное студеное небо. От них, от этих заброшенных, запустелых полей,
отлученно гляделись и редкие перелески, и остатние низко осевшие скирды, и
приземистые, безголосые домики степных деревень, продышавших в сугробax
норочки, из которых светилось, теплом дышало одинокое оконце.
бодрую, такую безразличную ко всему, такую... "Эк тебя, Алексей Донатович,
рассолодило! Баба рядом, степь кругом, метель унялась, война далеко -- такая
ли идиллия..."
голос заблудшего пьяного человека и тут же подхватом поскребло уши одинокое
рыдание. "Да это ж волки! Накаркала, накликала Домна Михайловна..."
Валерия.
морозом, пушистые ресницы и скосила на него глазищи, в лунном свете
обрамленные куржаком, совсем они были по солдатской уемистой ложке.
вожжи.
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Куликов Роман
Посняков Андрей