прибудет. - Он вроде раздраженно покачался на кровати, зазвенел пружинами.
- Слухай, Морковин, шел бы ты погулять по коридорам. Ну погуляй, погуляй,
хлопче!
возьми, ведь через два часа уезжаем. Слышь, Сережка, через два...
вынимая рук из карманов, зашагал по комнате; под его ногами шелестела
бумага, сырой плащ задевал за угол стола, за спинки кроватей; он,
казалось, пьяно, по-больному пошатывался; лицо за эти дни осунулось,
похудело. Потом он задержался против окна, вынул одну руку из кармана,
зачем-то начал трогать, переставлять на подоконнике пустые пузырьки из-под
туши, сказал, не обращаясь ни к кому в отдельности:
спать.
Уеду на шахту. Буду работать. Это все.
ответил Сергей, подбросил на ладони пузырек, поставил его на подоконник. -
Тебе что - это неизвестно? Я подал заявление. Не стоит ждать, когда
Свиридов напомнит об этом Луковскому. Я все понимаю, Мишка. И ты все
понимаешь. Не надо удивляться!
распахнулась: Косов в намокшем старом бушлате не вошел, а шумно,
отфыркиваясь, ввалился в комнату, держа две авоськи, набитые банками
консервов, свертками, бушлат был не застегнут, шея и грудь розовы, мокры,
насечены дождем. Он с размаху грохнул авоськи на стол, сдернул флотскую
фуражку, отряхивая ее, крикнул весело:
на полный ход, вгрызался в очереди, что твоя врубовка. Иес, сэр, овер ол!
А ну кинь кто-нибудь закурить! Сережка? И ты тут?
косолапо, враскачку, как ходил по морской привычке своей, не желая
отвыкать, ринулся к нему, стиснул его кисть.
ты пропадал? Мы же сегодня отчаливаем...
концы обрубил. За это шею бьют! Спасибо, что пришел!
всегда, играя силой, увесисто ударил другой рукой по плечу, заговорил,
всматриваясь в его лицо:
через правое плечо? Этого не знал за тобой. Ты копилка за тремя замками.
Копилка. Если обиделся - скажи в глаза, чего крутить?
железных пальцев Косова, хмурясь, достал пачку сигарет, протянул Косову. -
За что мне на тебя обижаться? Ну что смотришь? Бери сигарету. - Косов
ногтями вытянул сигарету. - Черта в сумку! Я еще не умираю, Гришка.
Буэнос-Айрес. У нас часто зуб дергают через ухо. Вот что я тебе скажу.
Морковин, заворочавшись на своем чемодане. - Вот тут он... Знаешь, Сергей?
к нам, пожил пять дней - и амба! Тихий был парень, в очках, без конца
читал Маркса и Гегеля. Причем на немецком языке. Читал и курил. Две пачки
"Памира" выкуривал в день. Был с виду пацаненок.
тумбочку и весь матрац.
Холмина, - сказал Подгорный, со стуком высыпал на стол из одной авоськи
банки консервов, договорил как бы между делом: - Частенько приходил: ты,
говорят, стихи отлично пишешь, дай почитать. А Холмин всю любовную лирику
Морковину читал. А контрреволюцию он тебе читал, ну?
запинаясь, ответил шепотом:
контрреволюции не было.
жить, - серьезно сказал Подгорный, выволок из-под кровати потертый
чемодан, стал как камни кидать туда банки консервов. - Продукты у меня.
Назначаю себя завскладом.
кровати.
брови сошлись над тонкой переносицей.
плечами, замкнутый, дым сигареты таял за спиной. Услышав слова Подгорного,
спросил рассеянно:
Слышал? И вообще...
было жарко ему.
в войну на Балтике, такие ночные штормяги бывали - штаны трещат. Вспомни,
чертов хрыч, сколько раз казалось на фронте - все, конец, целовались даже,
как перед смертью. И все проходило. Да что я тебя агитирую за Советскую
власть! Я тебя лозунгами прошибать не буду! Знаешь, что главное сейчас -
бороться, но не наворотить глупостей, не подставлять под удар задницу!
раскачиваясь, цепкой походочкой ходил странными спиралями вокруг стола,
рубил маленьким кулаком воздух. Сергей чувствовал озноб на затылке, он
зяб, руки в карманах плаща не согревались, и болью резал по глазам свет
оголенной - без колпака - лампы, висящей на шнуре над столом. И черный
бушлат Косова, черные окна с потеками дождя, голые кровати со свернутыми
матрацами - все было неуютно, тускло, обдавало словно сырым сквозняком, и
не верилось, что Косову было жарко - грудь обнажена под бушлатом, не
верилось, что в этой сырой комнате Морковин в трусах сидел на своем,
казалось, холодном чемодане и затаенно снизу вверх глядел то на Косова, то
на Сергея.
попросит? Хватит! Хватит, Гришка. Я не пропаду. Будет время - кончу
институт. Думаешь, я с охотой ухожу? Разыгрываю оскорбленную гордость?
Я соберу ребят, мы пойдем к Луковскому, в райком...
борьба за меня. Партия не карает, а воспитывает.
Косов. - Партия - это миллионы, сам знаешь. Таких, как ты и я!
Косов. - А надо действовать. Бог не выдаст, свинья не съест!
переигрывать не буду. Все уже сделано. Я уже был у Луковского. Поеду в
Казахстан.
яркий свет лампы на голом шнуре. И лица Косова, Подгорного, стоявшего в
одних носках на полу, и похожее на блин робкое лицо Морковина,
наблюдавшего за ним со своего чемодана, вроде бы отдаленно проступали в
этом оголенном свете лампы. И в эту минуту он понимал, что знает нечто
большее, чем все они.
каким-то недобрым напряжением. И тот, обняв круглые колени, придавив их к
груди, растерянный, вдруг густо покраснел и покорно и тихо потянул из-под
матраца брюки, начал, не попадая ногой в штанину, надевать их.
срывающимся голосом Морковин. - Я мешать не буду. Я ведь не партийный... В
одной комнате живем, а разговоры врозь. Как же жить вместе? А может, я...
как и вы... Сергея тоже понимаю... понимаю... Может, вы думаете, что я...
думаете, что я...
увидел его опущенное и будто что-то ищущее лицо и слезы обиды, внезапная
жалость кольнула его. И он, как и Косов и Подгорный, недолюбливавший
Зыков Виталий
Посняков Андрей
Марко Джон
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Смоленский Вадим