хоть что-нибудь на память обо мне... это браслет моей покойной матери...
защищалась от Турбина, но он настоял и застегнул на бледной кисти тяжкий,
кованый и темный браслет. От этого рука еще больше похорошела и вся Рейсс
показалась еще красивее... Даже в сумерках было видно, как розовеет ее
лицо.
и несколько раз поцеловал ее в щеку... При этом выронил из ослабевших рук
палку, и она со стуком упала у ножки стола.
Смотрите, чтоб вас не тронули.
баками.
глаза... Неприятная, сосущая мысль задержалась дольше других, пока он
изучал лоб и губы председателя "Магнитного Триолета". Но она была
неясна... Предтеча. Этот несчастный в козьем меху... Что беспокоит? Что
сосет? Какое мне дело. Аггелы... Ах, все равно... Но лишь бы прийти еще
сюда, в странный и тихий домик, где портрет в золотых эполетах.
другого домика. Николка почему-то смутился, как будто его поймали с
поличным.
будто его поймали на заборе во время кражи яблок.
Ну, что ж, будем ходить. А что из этого выйдет - неизвестно. А?
спросил в свою очередь:
самого дома не произнес более ни одного звука.
Мышлаевский с Карасем, и Шервинский. Это была первая общая трапеза с тех
пор, как лег раненый Турбин. И все было по-прежнему, кроме одного - не
стояли на столе мрачные, знойные розы, ибо давно уже не существовало
разгромленной конфетницы Маркизы, ушедшей в неизвестную даль, очевидно,
туда, где покоится и мадам Анжу. Не было и погон ни на одном из сидевших
за столом, и погоны уплыли куда-то и растворились в метели за окнами.
прислонилась к дверям.
папахах. Тучей, говорят, идут... Словом, в полночь будут здесь...
квартире появился Василиса.
особенности Карасю, проследовал, скрипя рантом, прямо к пианино. Елена,
солнечно улыбаясь, протянула ему руку, и Василиса, как-то подпрыгнув,
приложился к ней. "Черт его знает, Василиса какой-то симпатичный стал
после того, как у него деньги поперли, - подумал Николка и мысленно
пофилософствовал: - Может быть, деньги мешают быть симпатичным. Вот здесь,
например, ни у кого нет денег, и все симпатичные".
Хе, хе. Как это у вас уютно все так, несмотря на такое ужасное время. Э...
хе... Нет, покорнейше благодарит. К Ванде Михайловне приехала сестра из
деревни, и он должен сейчас же вернуться домой. Он пришел затем, чтобы
передать Елене Васильевне письмо. Сейчас открывал ящик у двери, и вот оно.
"Счел своим долгом. Честь имею кланяться". Василиса, подпрыгивая,
попрощался.
возьмешь в руки конверт, а уже знаешь, что там такое. И как оно пришло?
Никакие письма не ходят. Даже из Житомира в Город приходится посылать
почему-то с оказией. И как все у нас глупо, дико в этой стране. Ведь
оказия-то эта Самая тоже в поезде едет. Почему же, спрашивается, письма не
могут ездить, пропадают? А вот это дошло. Не беспокойтесь, такое письмо
дойдет, найдет адресата. Вар... Варшава. Варшава. Но почерк не Тальберга.
Как неприятно сердце бьется".
кто-то сдернул цветистый шелк и резкий свет ударил в глаза и создал хаос
укладки. Лицо Елены изменилось, стало похоже на старинное лицо матери,
смотревшей из резной рамы. Губы дрогнули, но сложились презрительные
складки. Дернула ртом. Вышедший из рваного конверта листок рубчатой,
серенькой бумаги лежал в пучке света.
Сергея Ивановича в посольстве - он уезжает в Париж, вместе с семьей Герц;
говорят, что он женится на Лидочке Герц; как странно все делается в этой
кутерьме. Я жалею, что ты не уехала. Жаль всех вас, оставшихся в лапах у
мужиков. Здесь в газетах, что будто бы Петлюра наступает на Город. Мы
надеемся, что немцы его не пустят..."
и дверь, наглухо завешенную Людовиком XIV. Людовик смеялся, откинув руку с
тростью, увитой лентами. В дверь стукнула рукоять палки, и Турбин вошел,
постукивая. Он покосился на лицо сестры, дернул ртом так же, как и она, и
спросил:
собой и подтолкнула листок Турбину: "От Оли... из Варшавы..." Турбин
внимательно вцепился глазами в строчки и забегал, пока не прочитал все до
конца, потом еще раз обращение прочитал:
скул розовато, а глаза из голубых превратились в черные.
морде съездил...
поцеловался тогда с ним.
чертовой матери вот эту штуку, - он рукоятью ткнул в портрет на столе.
Елена подала, всхлипывая, портрет Турбину. Турбин выдрал мгновенно из рамы
карточку Сергея Ивановича и разодрал ее в клочья. Елена по-бабьи заревела,
тряся плечами, и уткнулась Турбину в крахмальную грудь. Она косо,
суеверно, с ужасом поглядывала на коричневую икону, перед которой все еще
горела лампадочка в золотой решетке.
сердись, матерь божия", - подумала суеверная Елена. Турбин испугался:
отчаянный марш: "Двуглавый орел", и слышался смех.
20
его страшней.
человека в разорванном и черном пальто с лицом синим и красным в потеках
крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ним рядом и бил
его шомполом по голове. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный
уже не вскрикивал, а только ухал. Тяжко и хлестко впивался шомпол в
разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сипло: