Чтение 55–й страницы книги ~Любимец женщин~

в Рангун транзитом через Джарвис.
- А кто он, неизвестно?
- Подождите. Очнется, сам скажет.
Очнулся он только к вечеру. Огромные вентиляторы вяло взбалтывали
духоту. Я скинула халат. Мне было невмоготу даже в самой легкой белой
рубашке, какую мне только удалось найти.
Когда он открыл глаза, я стояла к нему спиной - наводила порядок в
аптечке, разложив лекарства на соседней кровати. И вдруг слабый голос у
меня за спиной отчетливо произнес:
- Толедо!
Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. Он лежал и, удивленно
улыбаясь, смотрел на меня сквозь москитник. Надо сказать, что и я была
удивлена не меньше.
- Вы меня знаете?
- Видел вас на "Пандоре".
Я приподняла сетку, чтобы получше рассмотреть его. Нет, лицо совершенно
незнакомое.
- Бы тоже были на "Пандоре"?
- Тайно, - сказал он все с той же улыбкой, - но т-с-с-с!
Теперь ясно, кто это был! На яхте я каждое утро убирала каюту мисс
Фру-Фру. Только слепой бы не заметил, что она тайком расточает кому-то
свои милости.
Так, так! А я-то грешила на экипаж или на того актера, что с нами ехал.
Ладно, это, в конце концов, не мое дело. Терпеть не могу совать нос в
чужие дела. Можно и без носа остаться.
- Вот это встреча! А знаете, Толедо, вы нисколько не изменились.
Забыв, что болен, он попытался было встать, но я быстренько уложила
его, сунула в рот градусник и стала объяснять, что поневоле, мол,
растеряешься, если кто-то, оказывается, так хорошо знает твою спину, что
он как-нибудь непременно мне все расскажет, что Толедо - это мое прозвище
(я родилась в городе Толедо, штат Огайо), а на самом деле меня зовут
Дженнифер Маккина. Наболтав с три короба, я извлекла градусник. При его
состоянии температура вполне сносная. Я спросила, как его зовут.
- Морис, - ответил он. - Можете, конечно, звать меня Момо или Рики, как
звали меня в детстве, но лучше, наверное, Морис.
- Морис, а дальше?
- Морис и Морис. Ведь вот в чем шутка: окликните Рики Момо или Момо
Рики, я все равно буду знать, что речь идет обо мне.
- Вы француз?
- Гражданин Свободной Франции. Знаете, генерал де Голль и все такое...
- Теперь уже вся Франция свободна - Германия капитулировала еще весной,
а Япония совсем недавно, как раз в день вашего прибытия.
- А сейчас я где? - вдруг спросил он.
- В Бирме. Вас доставил один из наших самолетов.
Он порывисто схватил меня за руку.
- Вот черт! И сколько же я тут нахожусь?
В глазах у него мелькнуло беспокойство.
- С неделю.
- Боже мой! Ведь там, в океане, на острове остались две женщины! Нужно
немедленно сообщить, чтобы их забрали.
Так я узнала, что мисс Эсмеральда жива.
Доктор Кирби вызвал двух офицеров из Рангуна и направил их к Морису,
беседовали они больше часа. Выходя из палатки, один из них буркнул:
- Либо этот лягушатник вконец окосел от ваших снадобий, либо мир
перевернулся и мы, сами того не подозревая, ходим на головах. Вы что, тоже
были на этой сраной посудине, когда она накрылась?
Я подтвердила, что "Пандора" на самом деле потерпела крушение и во
время его мы потеряли молодую женщину, психоаналитика из Лос-Анджелеса. -
В каком месте?
- Где-то в тысяче миль на юго-восток от островов Рождества. Плыли мы
тогда в Гонолулу.
- Ну и дела! - воскликнул офицер. - Поверьте, это самая невероятная из
историй, которые я когда-либо слышал! Бельевые прищепки, а!
Когда они с товарищем уходили, вид у него был растерянный.
Наконец я принесла Морису настоящую еду - стейк, гороховое пюре и
фруктовый салат из консервной банки, - и он набросился на нее с аппетитом.
За последние дни он так хорошо отоспался, что ему теперь спать не
хотелось, он много говорил, но ни слова о том, что с ним было после
крушения. Сообщил только, что мисс Эсмеральда жива и вместе с ней там, на
острове, находится молодая чилийка - весьма привлекательная особа,
окончившая Академию изящных искусств в Париже и прекрасно говорящая
по-французски. Я поняла, что никаких других подробностей из него клещами
не вытянешь. Зато он рассказывал мне о своем детстве, о Франции, о
Марселе, где родился, о бабушке, которую очень любил, об иезуитах, у
которых учился. Рассказал и о своей семье. Будто женат он на самой
прекрасной, на самой очаровательной из женщин - мечте любого мужчины. Но
вот уже двенадцать лет как они в разлуке, и его очень мучает, что жена все
эти годы ждет его и ждет. Он, правда, очень хочет послать ей какую-нибудь
весточку. И тут Морис вспомнил о жемчужинах. Я достала мешочек и честно
призналась, что считала их и одной недосчиталась. Сам он жемчуг не
пересчитывал, но полагал, что во время его странствия из Джарвиса в Рангун
у него непременно украдут все или по крайней мере добрую часть. Я положила
мешочек ему под матрас, и больше мы с Морисом к этому не возвращались.
Я отправилась к своей кровати - стояла она у меня у самого входа и
раньше я спала голышом, по такой духоте мне с избытком хватало москитной
сетки. Но теперь, когда Морис пришел в себя, я даже халата снять не могла.
Решив, что завтра же попрошу принести мне сюда ширму, я улеглась на
постель прямо в халате и долго еще слушала его болтовню. Сперва он
спросил:
- Толедо, вы спите?
- Непробудным сном.
Тут он пошел чесать языком, пересказал мне содержание всех фильмов,
которые они смотрели с мисс Фру-Фру. Поговорил о жаре, о том, что в
Мозамбике есть место под названием Крутящееся Колесо, об обезьянках
уистити, карабкающихся по деревьям...
Утром он крепко спал. Я отправилась принять душ и выпить кофе. Когда я
вернулась, его нигде не было. Я уже готова была поднять тревогу и вдруг
увидела Мориса на пляже - Мориса или его двойника, похожего на него как
две капли воды, только Морис все время лежал, а этот стоял, завернувшись в
простыню. Ветер нес с моря брызги, длинные волосы Мориса намокли, залепили
все лицо, и я видела один только его глаз.
- Вы что, с ума сошли? - крикнула я.
- Должно быть, раз очутился в этой дыре! Неужели это Бирма? Я решил
было, что это Сент-Мари-де-ла-Мер на следующий день после потопа.
Я заставила его вернуться и лечь. Я чувствовала: угрозами тут не
поможешь. Просто сказала, что, если он сам не будет благоразумен и не
дождется, пока за ним приедут его соотечественники и во всем разберутся,
отвечать за все последствия буду я. Меня выгонят. Мне будет не на что
жить. Он притих и некоторое время недоверчиво меня рассматривал. Оглядел
мой халат и пренебрежительно фыркнул:
- Разве женщина может так одеваться! А вообще-то вы ничего, миленькая,
и хорошо сложены.
Вечером, когда я была уже без халата, в кофточке, он только молча
вздохнул. Принесли ширму. Я отгородила ею кровать. Мы долго играли в
шашки, но пора было и поспать, и я погасила лампу Мориса. У себя за ширмой
я скинула то немногое, что на мне еще оставалось, и сейчас же услышала:
- Толедо, гасите и вы свою лампу! Я вас вижу как в театре теней. Нельзя
же так!
Мы долго еще болтали в темноте в нескольких шагах друг от друга. Он
смешил меня, и должна вам сказать, что, когда хихикаешь голяком совсем
рядом с мужчиной в большой темной палатке, чувствуешь себя весьма
своеобразно. Ясное дело, он тебя не видит, но тебе все же как-то неуютно и
потому хохочешь во все горло над чем попало. На следующее утро в столовой
я поймала себя на том, что, вместо того чтобы пить кофе, то и дело
поглядываю на себя в оконное стекло. Конечно, я и раньше в него
смотрелась, но теперь я поняла, что понемножку влюбляюсь в Мориса.
С начала моей службы на флоте у меня было трое любовников. Первый -
капитан медицинской службы, когда я проходила практику в Сан-Диего.
Красавец был мужчина. Второй - лейтенант, совсем мальчишка. Не знаю, что
уж он выделывал на трапе, только угораздило его сломать ногу. И когда я с
тысячью предосторожностей устраивалась сверху, чтобы хоть как-то его
утешить, он только и знал, что повторял: "Тише, тише, ты сместишь мне
коленную чашечку!" В общем, ясно, что я не за чинами гонялась, все и
дальше у меня шло по нисходящей, и третьим оказался матрос. В ночь перед
высадкой в Лейте мы с еще одной медсестрой решили хорошенько развлечься и
напрочь забыть о войне.
Можете себе представить, в каком состоянии вернулась я в тот день в
"Карлейль". Но Морис ни с того ни с сего пустился в ужасное занудство. И
суп-то ему плох. И рыба никудышная! Сперва он потребовал, чтобы я
подстригла ему волосы, а потом ныл, что подстригла слишком коротко. Я
стала его брить, а он сжимал кулаки так, будто терпел пытку или готовился
меня стукнуть, если я хоть раз его порежу. Мне-то показалось, что после
всех этих процедур он стал выглядеть вполне прилично, насколько может
выглядеть прилично француз, но он заявил, что никогда не видел более
гнусной рожи и что таким его могла сделать только встреча с американцами.
В конце концов я не выдержала:
- Да что вы ко мне привязались? Никто здесь еще так со мной не
разговаривал! Не нравится - стригитесь сами!
Я стояла в ногах его постели и вдруг глупейшим образом разревелась как
последняя дура (как будто можно разреветься по-умному) и выбежала вон из