некоторых пор она ходила бледная, с покрасневшими от слез глазами, стала
еще угрюмей и своенравней.
свою сестру, тоже избила бы? Знай же, это дело решенное. Я освобожу от
него семью, сама пойду в префектуру, чтобы маме туда не ходить.
Клер добавила:
в воду.
хлопнула дверью. Матушка Меюден больше не грозила донести на Флорана.
Однако Мюш сообщил Нормандке, что встречает свою бабку с Лебигром во всех
закоулках квартала.
менее открытый" более опасный характер. Когда после полудня над окном
колбасной раскрывался серый, в розовую полоску, тиковый тент, рыбница
кричала, что толстухе страшно, потому-де она и прячется. Нормандка
начинала злиться и тогда, когда Кеню опускали на витрине штору; на ней
была намалевана картина, изображавшая завтрак на охоте, посреди поляны:
мужчины в черных фраках и декольтированные дамы, сидя на желтой траве, ели
красный пирог величиной с них самих. Разумеется, Лизе ничуть не было
страшно. Едва солнце уходило, она поднимала штору и спокойно вязала,
поглядывая из-за прилавка на обсаженные платанами тротуары, где орава
шалунов копалась в земле у деревьев, обнесенных решетками; на скамьях
носильщики покуривали трубки; две афишные тумбы по обоим концам тротуара
стояли, облепленные четырехугольниками театральных афиш, как арлекины в
одежде из разноцветных лоскутьев - зеленых, желтых, красных, голубых. Лиза
зорко следила за прекрасной Нормандкой, делая вид, что ее внимание
поглощено проезжающими экипажами. Иногда она перегибалась через прилавок,
словно наблюдая за омнибусом, ходившим между Бастилией и Ваграмской
площадью, который останавливался у перекрестка св.Евстафия; делалось это
лишь для того, чтобы лучше рассмотреть рыбницу, которая в отместку за
спущенную штору накрывала голову и свой товар широкими листами серой
оберточной бумаги, якобы спасаясь от лучей заходящего солнца. Однако
теперь преимущество оставалось за красавицей Лизой. Она сохраняла полное
спокойствие в ожидании решительного удара, а ее противница, как ни
силилась походить на "благородную", никогда не могла удержаться от
какого-нибудь особенно наглого выпада, о чем сама потом жалела. Нормандка
стремилась быть "комильфо". Ничто так не задевало ее, как похвала хорошим
манерам соперницы. Матушка Меюден подметила слабое место дочери. Она
знала, как ее уязвить.
вечером. - Удивительно, как хорошо сохраняется эта женщина! И одета
опрятно, и по наружности настоящая дама! А все, знаешь ли, потому, что
стоит за прилавком в магазине. Работа за прилавком заставляет женщину
подтягиваться, придает ей благородную осанку.
ничего не отвечала матери, однако задумывалась. Мысленно она представляла
себя за стойкой в заведении Лебигра на углу улицы Пируэт, напротив
колбасной: вот где она стала бы ровней красавице Лизе. Тогда-то и
появилась первая трещина в нежных чувствах Луизы к Флорану.
ополчился против него. Казалось, каждый лично заинтересован в его гибели.
Теперь на Центральном рынке одни божились, что он продался полиции; другие
уверяли, будто видели в подвале молочных продуктов, как он пытался
разрезать густую металлическую сетку кладовых, чтобы бросать туда
зажженные спички. Начался разгул клеветы, поток оскорблений, который все
ширился, хотя установить его источник нельзя было. Павильон морской рыбы
примкнул последним к бунту против инспектора. Рыбницы любили Флорана за
доброту. Они встали на его защиту, но затем, подстрекаемые торговками из
молочного и фруктового павильонов, отступились. Огромные животы и
чудовищные груди снова пошли войной на тощего. На него опять наседали
юбки; телеса, выпирающие из лифов, кружились в злобном хороводе вокруг его
острых плеч. А он ничего не замечал; он шел прямо к цели, одержимый своей
идеей.
появлялась черная шляпа мадемуазель Саже. Казалось, ее маленькое бледное
личико размножилось в невероятном количестве. Она поклялась жестоко
отомстить ненавистному лебигровскому кружку. По мнению старухи, эти-то
люди и предали гласности историю с объедками Тюильри. Действительно, Гавар
однажды вечером рассказал, что шпионившая за ними "старая карга" ест
всякую пакость - отбросы со стола бонапартистской клики. Клеманс чуть не
стошнило. Робин поспешно отхлебнул пива, как будто ему хотелось промыть
глотку. А торговец живностью повторял:
императора, являлись в его глазах невыразимой мерзостью, дерьмом,
превратившимся в политический символ, продуктом распада всего, что было
непотребного в этом режиме. С тех пор лебигровский кружок относился к
мадемуазель Саже как к олицетворению всяческой погани, как к навозной куче
в образе человека, нечистой твари, питающейся такой тухлятиной, какой
побрезговали бы даже собаки. Клеманс и Гавар разнесли историю с объедками
по всему рынку, от чего пострадали добрые отношения старой девы с
торговками. Когда она начинала торговаться и только пустословила, ничего
не покупая, ее отсылали к продавцам объедков. Таким образом, она лишилась
источника сведений. Порой она не знала даже, что происходит вокруг.
Старуха плакала от бешенства. Вот почему она сказала напрямик Сарьетте и
г-же Лекер:
Гаваром.
Впрочем, назавтра мадемуазель Саже, поостыв, снова сокрушалась над бедным
г-ном Гаваром, у которого такие плохие советчики, - право, он сам ищет
своей погибели!
возник заговор, он повсюду таскал с собой в кармане револьвер, который
приводил в такой ужас г-жу Леоне. Это был здоровенный револьвер, который
он купил с чрезвычайно таинственным видом у лучшего в Париже оружейного
мастера. На следующий день Гавар показывал свою покупку всем торговкам в
павильоне живности, как школьник, хранящий в парте запрещенный роман.
Ствол револьвера торчал у Гавара из кармана, он старался привлечь внимание
всех окружающих и указывал на него, усердно подмигивая; затем следовали
недомолвки. Полупризнания - настоящая комедия, разыгрываемая человеком,
который так восхитительно притворяется, будто ему страшно. Пистолет
придавал Гавару необычайную значительность: благодаря ему он окончательно
попал в разряд опасных людей. Иной раз в глубине своей лавки он соглашался
вынуть из кармана пистолет и показывал его двум-трем женщинам. По его
просьбе они становились за ним, дабы, как он выражался, заслонить его
своими юбками. Тогда он взводил курок и прицеливался в гуся или индюшку,
висевших над прилавком. Вдоволь насладившись ужасом женщин, он успокаивал
их, заявляя, что револьвер не заряжен. Гавар носил с собой и патроны в
коробке, которую открывал со всевозможными предосторожностями. Дамы по
очереди определяли вес патронов, а затем наконец Гавар убирал свой
арсенал. С ликующим видом, скрестив руки на груди, он часами
разглагольствовал и хвастался:
фараонов... В воскресенье я ходил с приятелем пробовать пистолет на полях
Сен-Дени. Вы понимаете, не каждому скажешь, что у тебя есть такая
игрушка... Да-с, милочки мои, мы с ним стреляли в дерево, вот этак: паф! И
ни разу не промахнулись, все пули попали в цель. Погодите, погодите!
Настанет время, вы еще услышите об Анатоле.
через неделю весь павильон узнал о пистолете с патронами. К тому же на
Гавара бросала тень и дружба с Флораном. Правда, он был слишком богат,
слишком толст и слишком отличался от ненавистного Флорана. И все же он
потерял уважение людей практичных, а боязливых запугал. Но сам он был в
полном упоении.
поздоровится!
перестал столоваться у Кеню, вся его жизнь проходила в отдельном кабинете
у Лебигра. Там он завтракал, обедал, приходил туда в любое время, чтобы
уединиться.
где он бросал как попало свои старые сюртуки, книги, бумаги. Лебигр с
полной терпимостью отнесся к этому акту захвата; он даже убрал из тесного
кабинета один из столов и поставил мягкую банкетку, чтобы Флоран мог, в
случае надобности, ночевать тут. Когда Флоран порой чувствовал неловкость,
Лебигр просил его ничуть не стесняться и считать, что весь дом находится в
его распоряжении. Логр также выражал Флорану самые теплые дружеские
чувства. Он стал его "лейтенантом". Горбун постоянно осведомлял Флорана о
ходе подготовки "дела", отчитывался во всех предпринятых им шагах и
сообщал имена новых участников заговора. Логр взял на себя роль
организатора; ему вменялось в обязанность вести переговоры с людьми,
создавать секции - словом, создавать каждую ячею того огромного невода,
который по первому сигналу будет заброшен, чтобы взять Париж. Флоран
по-прежнему оставался главой и душой заговора. Впрочем, хоть горбун,
видимо, и трудился до седьмого пота, он не достиг сколько-нибудь
ощутительных результатов; уверяя, будто он знает о существовании двух-трех
групп в каждом квартале Парижа, состоящих из таких же надежных людей, как
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман