Чтение 55–й страницы книги ~Дорога на высоту~

я не хвалю.

Я всматриваюсь в лицо А. на снимках. Оно не меняется, все тот же мягкий
взгляд и легкая полуулыбка, только от страницы к странице на снимках
прибавляется морщин.

Но я ищу не ее. Мне нужно его лицо, то, которое я помню. О, вот оно,
наконец. Таким ты вошел к нам в дом в первый раз -- с веселым ироничным
огоньком в глазах.

Таким ты ходил по лаборатории. Вот ты за лабораторным столом...

Я смотрю на фото, потом перевожу взгляд на Н.Н., опять -- на фото, опять --
на него, и вдруг сквозь седину и бледность, сквозь нынешний какой-то
зеркальный взгляд мне увиделось молодое смеющееся румяное лицо с почти
совпадающими чертами.

Я прикрываю глаза.

-- Ты уже хочешь спать? -- спрашивает Н.Н.

-- Нет, нет.

Я вновь склоняюсь над альбомом. Кажется, Н.Н. рад этому.

Мягкий свет лампы освещает страницы, выхватывая их из полумрака, лицо
Н.Н. мне видно плохо, и только тогда, когда он склоняется над альбомом,
чтобы прокомментировать очередное фото или прочесть стихи, и его лицо
попадает в поле света, я смотрю на Н.Н., потом на снимки, и ищу сходства.
Вот тут он, кажется, почти теперешний, здесь он похож.

-- Это -- когда?

-- Это перед судом.

Я долго не сплю и все думаю. Мысли рваные, беспорядочные. Я не о Боге, в
конце концов, я, в самом деле, не знаю, что есть истина и где начало начал.
Может быть, в этом и есть великая мудрость -- делать, как положено, а зачем
это надо, знать не дано, значит, знать и не следует.

Но я не о Боге, я о нем, об Н.Н. Ему было так много дано...

А. сказала мне, что его книгу где-то издали за рубежом, и все
безвозмездно для автора. Где-то, кажется, в каком-то швейцарском издании, я
не могу вспомнить, А. называла, его щедро цитировали, на него ссылались...

"x x x"

Я открыла глаза и увидела, что муж уже одет, сидит и читает. На этот раз
-- не книгу Н.Н., наверное, он уже закончил ее, пока читал, еще несколько раз
подсовывал мне раскрытые страницы, знакомя с заслугами автора, заслугами его
детей. Муж давал мне читать, не комментируя, так -- для сведения.

Сейчас у него в руках был какой-то журнал.

-- Хочешь полюбоваться? -- спросил меня муж и, перелистнув несколько
страниц назад, протянул мне раскрытый журнал.

Это была статья Н.Н. Название говорило о том, что автор размышляет о
предстоящих выборах в кнесет и о задачах будущего правительства. Под
заголовком жирным шрифтом были напечатаны сведения об авторе -- отказник,
узник Сиона, кандидат технических наук, автор многих публикаций. На газетно-
журнальном языке такие штуки называются "врезки", обычно их пишут сами
авторы, я знаю. Но вчера я уже пережила чувство неловкости, заглянув за
закрытую дверь, и сегодня мне не так неудобно смотреть на обнаженную
человеческую суть. Я просто подумала с сочувствием и грустью:

"Придет ли время, когда его статьи не нужно будет предварять сведениями
об авторе? Дай Бог, чтоб пришло".

Я поднялась, привела в порядок диван, на котором мы спали. Муж опять
подозвал меня, очень уж занятным ему показалось то, что он читал. И мне тоже
показалось занятным, когда я прочитала. Не помню дословно, но главная мысль
автора врезалась мне в память. Автор, наш гостеприимный хозяин, Н.Н., наш
старый друг, которого мне почему-то жаль и которого я еще хочу любить,
считает, что алие помогать надо, но ни в коем случае не в ущерб интересам
государства. Это как понимать? Интересы государства Израиль и интересы
большой алии из России -- вещи несовместимые? Эти евреи -- одно, а те --
другое? Алия -- вне государства Израиль и вне его интересов? Вот так,
господа, мухи отдельно, котлеты отдельно, как говаривал когда-то мой
начальник на бывшей моей родине.

-- Ну, -- спросил муж, -- тебе еще нужны интересные места из Н-киной
публицистики?

-- Зачем?

Я пошла на кухню. Хотелось пить.

Было еще рано, и было тихо-тихо. В этой тишине голос А. заставил меня
вздрогнуть:

-- Не спишь?

-- И ты?

А. сидела за обеденным столом в углу кухни, в руках у нее была раскрытая
книга.

-- Что читаешь?

-- Недельная глава Торы.

Я помолчала, выражая почтение к предмету чтения. Значит, человеку надо,
значит, общение с Торой -- потребность души, если можно вот так в одиночестве
и тишине субботнего утра оставаться вдвоем с этой книгой. Может быть, она
непрерывно ищет в Торе опору для своей надежды на встречу с Мишенькой?

Никого возле не было, А. сидела простоволосая, я увидела, как густо
вплелась седина в ее когда-то блестящие темнорусые волосы, да-а, конечно...
было, от чего седеть...

-- Ты думаешь, нам было легче, когда мы приехали? -- вдруг спросила А.,
пристально на меня глядя.

-- Господи, -- вздохнула я, -- кому в этой жизни легко?

Кажется, он висел в воздухе, этот разговор, но А. ждала, чтобы мы
оказались одни, и дел не было, и торопиться не надо. Возможно, она
чувствовала некоторое неудобство оттого, что мы неустроены, а они вроде как
ничего -- благополучны. Но ни я, ни муж не жаловались, не сетовали на личную
свою неустроенность. Правда, когда речь заходила вообще об алие, мы говорили
и, надо сказать, довольно эмоционально, особенно муж, о том, что алия
невостребована и унижена. Люди ехали на родину предков, где, думали, они
нужны, где их ждут, а оказалось -- они прыгнули в никуда. Олимы из Союза,
словно люди второго сорта, хуже, чем были там. Там хоть признавали, что у
нас есть мозги, и с удовольствием их потребляли, а здесь -- кому они нужны,
наши мозги?

Но до сих пор разговоры эти были между прочим, а тут мы вдвоем, А.
решила, наверное, что можно поговорить. Вот и спросила о том, что я думаю --
было ли им легко.

-- Н-ка долго не мог найти работу, несмотря ни на что.

-- Несмотря -- на что?

-- Ну... на... Он же отказник.

Да, я понимаю.

Надо что-то спросить. И я спрашиваю:

-- И как долго?

-- Почти год.

-- Вообще никакую работу?

-- Ну, нет... Подходящую... Но он очень тяжело переживал это. Это было
трудное для нас время. Но -- как-то образовалось. И у вас все образуется, все
станет на свои места. Мы через это прошли, я это знаю.

Я никак не возьму в толк -- она не может или не хочет нас понять. И
спрашиваю:

-- Значит, ты считаешь, что разница между нами в том, что ты прошла через
мой опыт, а мне до твоего еще надо дожить, и потому ты меня понимаешь, а я
тебя -- нет?

-- Да, -- кивнула она, -- это так.

Я думала иначе: опыт у каждого свой, но говорить этого я не стала,
сказать -- это значило спорить, а спорить мне не хотелось.

Образовалось молчание, и А. заполнила его:

-- Я очень хочу, чтобы у вас все устроилось.

-- Да, конечно...

Разговора не получалось, того разговора, которого, наверное, она ждала.
Мы немного потолкли воду в ступе -- "я хочу", "я понимаю", "ты хочешь", "ты
понимаешь", а потом вернулись на старую дорогу -- к разговору об алие.

-- Ты считаешь, что из Союза сейчас приехали все с высшим образованием, и
все -- моют? -- спросила А.

Я могла бы поведать много грустных историй, но А., я не сомневалась,
знает их немало, наслушалась, ничего я рассказывать не стала, только мирно
сказала:

-- Ну почему только с высшим? Разные. Но что-то из себя представляющие и
что-то умеющие, кроме -- мыть.

-- Что делать? -- произнесла она с сожалением. -- Но смотри -- у многих уже
все устраивается. Вот та женщина, что сидела вчера рядом с тобой за столом,
она врач и работает врачом. Не так давно приехали Н-кины родственники, они
уже работают.

-- Кто они?

-- Она, кажется, инженер-конструктор.

-- И работает по специальности?

-- Нет... Пока где-то моет. Но главное, как человек сам ощущает свое
состояние. Все внутри человека. А она не унывает.

Ну вот. Все вернулось не только на старую дорогу, но и на круги своя...

В это время на пороге кухни появился Н.Н. Он вернулся из синагоги после
утренней молитвы.

-- Пора идти. Они уже ждут нас.

"x x x"

-- Вот наше генеалогическое древо, -- сказал Н.Н. и протянул мне маленькое
изящное деревце, у которого на ветках, словно плоды, висели овальные рамочки