замокли, можно б и костер бы там, на воле...
свод. Пыль еще держалась и зудила глаза и нос. Снаружи забушевал ветер.
В сенной норе было тихо и спокойно. Вдруг Мишка сильно втянул воздух и
чихнул.
тыла вся, у меня пальцы на ногах совсем ничего не чувствуют...
ведь!..
ка, зараженный Настиной лихорадкой.
и уже бурно загорелись Настины щеки и вся вслед затем. Два сердца начи-
нали биться все согласней. Настя жадно брала Мишкино тепло, все меньше
становилось разницы в теплоте их тел.
нуты.
шечка моя, ты мне, ну, вот... ровно бы холостая папороть. И цвету в тебе
нет, а душу с первого взгляда повлекло.
всех злей, вот какая... - и опять заплакала. - Ты смотри, я себя жалеть
не дам, я так скручу, что...
лушался. - Дождь-то, слышишь? - Он нащупал на щеке ее, в ровной горячей
коже, крохотную выбоинку. - Что это?.. - мельком спросил он.
а вчера уж... на рассвете журавлей видела. Улетают! - Слезы ее стали
спокойней. То были слезы переутомленья.
пела им песни унывные, не венчальные. Сон их был крепок и насыщающ.
бабьего ума. Клялась молодка Мавра и пречистую в поруки призывала, что
собственными глазами видела нечистого и нечистую его жену.
Зинкином лугу, увидали: разметано сено, будто носом рылся кто: Мавра и
скажи свекровке: - Матушка, мол, а у нас воры были! - Свекровка спорлива
была: - Не воры, девушка, а ветром накидало... ночь-то шумлива!
на четыре половинки, а из середки и выскочил сам нечистый, покрупней
лесного, зеленого, зато без волос, вроде мужика. Тут же за ним и баба
его...
ясь мурашками воспоминаний, - ... не успела ахнуть, ка-ак он мене, ба-
боньки, за титьку щипане-ет! Так я и села, на чем стояла...
груди, величиной в двугривенный. А о том, что носила то пятно с самого
рожденья, забыла Мавра. Коротка бабья память и на хлеб-соль, и на роди-
мое пятно, и на любовь, и на обещанное слово.
ник. - Меня б щипанул, тут бы мне и разрешенье!
мненьи баб:
ро, где урчит, так она, бедная, и скатилась... задребежжала даже!
ваньем сенников и банников, домовых и леших, припечных и горшечных, по-
луденных и ночных, и всякого иного чина. - Пупок-те был у него?
ся глазами. - Ведь он ка-ак выскочит, как за титьку... Уж где там в пу-
пок ему смотреть!
ник. В третьем годе защекотал такой-те Изот Иваныча до смерти. А у тебя
сенник был! - решительно сказала черноглазая и, поджав губы, пошла вон.
нулась, чтоб не затронул. А руки назади крестом выставила... Так и угна-
ли подводу! - в этом месте Мавра начинала плакать.
отчитывать от сенного бесплодства, а заодно, по дороге, и к попу, зятю
Ивана Магнитова, отслужить полмолебен о снятии пятна с неповинной молод-
ки.
длине бабьего языка. Дивились, впрочем, со злобой: больше заботило баб
Маврино пятно, чем четверо убитых ночью, не считая пропавшего председа-
теля и семерых раненых. Один только Василий Щерба, крепко скрывая в
сердце боль по сыне, в сотый раз дивился вслух:
под ним. Вопрос: куда же ему сокрыться, сучьему сыну?..
жал, - они его тут и захватили... - успокаивал Щербу бровастый племян-
ник. - Вот Федор-те, скажи, пропал! А там темень, по темени ты и не ви-
дал!..
ника. - Что ж, глаза-те свои в бороде твоей посеял я, что ли?.. Темень!
Только на минутку и убежал, ненадолечко, а его уж и нету. Уползти он не
мог. Вопрос: где же он?..
заспорить неудачливого Щербу. Слишком велики были ночные потери и в лю-
дях, и в лошадях, и в ином добре. - На похороны приехал товарищ Брозин с
двумя Гусаковцами, занимавшими в уезде большие места. Все трое чинно
прокурили, сидя за церковной оградой, то время, пока отпевал убитых в
сослуженьи тестя косматый поп. Когда зарыли, Брозин сказал речь. Говорил
он очень складно, отрубая слова попеременно то правой, то левой рукой,
все больше возбуждаясь воем и причитаньями вдов. Гусаки, как ни велика
была их преданность новой власти и ненависть к барсукам, не одобрили
Брозинской речи.
Гусаки без возражений... Уехал он еще до вечера, увозя в кармане Гуса-
ковскую резолюцию о смытии барсуковского пятна с обще-мужицкого дела.
бездельные потемки. Протерев локотком запотевшее окно, глядели ребятиш-
ки, как рябил ветер лужи, - в каждой по клоку неба, похожего на грязную
мыльную пену. Стали редки новости, как послеоктябрьское солнце. Приходи-
ло солнце порой, заходили и новости. Дошли слухи задним числом: фершал
Чекмасовский пропал!.. Потом выкрал кто-то сапожника из Бедряги. Пропа-
дали люди, как камешки, скинутые небрежной рукой в большую лужу, -
только булькали слухи по ним. Вдруг сразу пятеро печников пропало...
во хмелю, подойдя к обрыву, долго и угрюмо глядел в сизую даль, за Зин-
кин луг, где скитальничают мутные предзимние облака. Длинные ночи пропи-
тались страхом и тоской. Бородатые воспретили девкам петь. Спать ложи-
лись рано. Света не зажигали.
Ездили через какие-то мосты, две версты тащились по фашиннику, - насле-
дие хлопотливого барина, строителя керамического завода. Под конец дня
очутились в Попузине. Мишку, как и брата его, щедро накормили Попузинцы
и оставили ночевать, но не прежде, чем сказались те за барсуков.
довалась кислой, домовитой духоте избы. Тотчас же после ужина заснули
они на полатях, но спали уже со сновиденьями, в которых нелепо сочета-
лись явь бездомной предыдущей ночи с явной нескладицей.
ей в мужья, нельзя отказаться. Он прям и строг, не глядит в глаза невес-
те. Она еле побарывает свой страх перед ним. Когда целует он, холодны
его губы, как черная вода прошлой ночи. Вдруг кто-то говорит со стороны:
"Так ведь он убит!". Настины глаза красны от сна, она выглядывает с по-
латей. К хозяевам зашла соседка, рассказывает о ком-то, но не о Семене.
Настя все еще не понимает и дрожит.
нотах.
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей