за год заработать триста тысяч "чистеньких". А это было не так легко
сделать, потому что колонию "сняли со сметы", приходилось все расходы
покрывать из заработков производства Соломона Давидовича. Неожиданно для
себя самого Соломон Давидович сделался единственным источником,
который мог дать деньги. Раньше других пострадал от этого Колька-доктор,
которому так и не удалось приобрести синий свет. Потом девочки пятой и
одиннадцатой бригад, давно запроектировавшие новые шерстяные юбки, вдруг
поняли, что шерстяных юбок не будет. В библиотеке сотни книг связали в
пачки, приготовив для переплета, а потом взяли и эти пачки развязали. Петр
Васильевич Маленький просил на гребной автомобиль сто рублей, Захаров
сказал:
возражений. Даже в спальнях о подтягивании животов говорили мало. В
четвертой бригаде преимущественное внимание уделяли делам механического
цеха. Теперь унужно было зарабатывать триста тысяч, а станки плохие - вот
основная тема, которую деятельно разбирали в четвертой бригаде. И в других
бригадах страшно беспокоились: на чем, собственно говоря, можно заработать
триста тысяч? Выходило так, что не на чем заработать, а между тем
оказалось, что уже на другой день после приезда Крейцера выпуск масленок
увеличился в полтора раза. Как это произошло, не понял и Соломон
Давидович. Он несколько раз проверил цифры, выходило правильно: в полтора
раза. Даже Захарову он не сообщил о своем открытии, подождал еще день,
выпуск все подымался и подымался. Но подымался и крик в цехе против всяких
неполадок, а потом не стало хватать литья. Ясно было, что нужно увеличить
число опок. На общем собрании об этом говорили несколько раз во все более
повышенных тонах; наконец разразился и скандал. Зырянский начал как будто
спокойно:
раз, тысячу раз обещал Соломон Давидович: завтра, через неделю, через две
недели. А посмотрите, что утром делается? Токари не успели кончить
завтрак, а некоторые даже и не завтракают, а бегом в литейную. Каждый
захватывает себе масленки, а кто придет позже, тому ничего не остается,
жди утренней отливки, жди, пока остынет. Какая это техника?
тоже взял слово:
не понимаю, что ли? Опоки будут скоро. Сделаем.
вперед руку:
Мальчишки!
брови:
опоки будут готовы к первому октября. А я утверждаю, что они не будут
готовы и к пятнадцатому октября.
покрасневшими глазами оглядел собрание, вдруг повернулся и вышел из зала.
В наступившей тишине Марк Грингауз возмущенно сказал:
хорошо знаем - опоки не будут готовы к первому октября.
что они будут готовы. И он старается: это не то, что он врет. А ты, Алеша,
сейчас же... на тебе! Взял и обидел! Такого старика.
ты нарочно...
со своей добротой. У тебя все хорошие, и никого нельзя обижать. А по-моему
иначе: нужны опоки - давай опоки, говори дело: когда будут готовы, а зачем
морочить голову всей колонии? Зачем?
лиц трудно было разобрать, на чьей стороне колонисты. Выходило так, что и
Зырянский прав, и обижать нельзя, в самом деле. Игорь Чернявин сидел на
диване между Нестеренко и Зориным, и ему хотелось тоже взять слово и
высказать свою точку зрения. Но он еще не привык говорить на собраниях, а,
кроме того, ему не вполне было ясно, какая у него точка зрения. Ему всегда
было жалко Соломона Давидовича, на которого все нападали, у которого все
требовали и который с самого утра до сигнала "спать" "парился" в колонии,
но, с другой стороны, Игорь до конца понимал постоянную, придирчивую
воркотню колонистов по адресу "производства" Соломона Давидовича. В самом
деле, даже взять
сборочный цех: сейсчас весь двор завален лесом, но какой это лес? Где-то
достал Соломон Борисович по дешевке, конечно, несколько грузовиков дубовых
обрезков. Это безусловно последний сорт: дуб сучковатый, с прослоями, и на
каждой проножке трещинка. Эти трещинки и дырочки от сучков нужно просто
обходить еще в машинном отеделении, но Руслан Горохов ругался и
рассказывал, что, наоборот, Соломон Давидович требовал, чтобы никаких
обрезков не было. А на кого надежда в таком случае? На Ванду. Ванда все
замажет своим чудесным составом, но нельзя же, в самом деле, чтобы все
кресло состояло из Вандиной смеси. Игорь Чернявин вдруг решился и протянул
руку. Торский дал ему слово, удивленные глаза со всех сторон воззрились на
Игоря: он еще воспитанник, а уже просит слова!
какое это трудное дело - говорить на общем собрании!
Стадницкая просто опилки, будьте добры... не угодно ли вам получить
театральное кресло? Попробуйте взять в руки, например, проножку,
посмотрите, пожалуйста...
Зырянского.
положение, будьте добры.
его знает, жест вышел такой неуклюжий, какой бывал у Миши Гонтаря: рука
прошлась, правда, очень энергично, но как будто не в ту сторону, куда
следует, а потом остановилась где-то против живота и самым дурацким видом
торчала в неудобном, деревянном положении. Игорь даже посмотрел на нее, но
тут же, хоть и мельком, увидел чью-то коварную девичью улыбку. Во всяком
случае, нельзя же просто молчать! В этот момент почему-то вспотел его лоб,
Игорь вытер его рукавом и неожиданно для себя довольно громко вздохнул.
Легкий-легкий, еле слышный смех быстро прошумел и улетел куда-то за стены
"тихого" клуба. Игорь поднял глаза, прислушался, еще раз вздохнул и... сел
на место.
закричал:
легко, Соломону Борисовичу? Сами говорите - триста тысяч заработать за
год, а без Соломона Давидовича черта с два заработаете! Вы еще чай
пьете...
обратно, так на него со всех сторон... скажите, будьте добры, разве это
жизнь? А я уважаю Соломона Давидовича, честное слово, уважаю!
даже не поверил своим ушам: ворвались в его речь непривычные посторонние
звуки, оглянулся: аплодируют, аплодируют ему, Игорю
Чернявину, хотя лица улыбаются по-прежнему иронически. Игор залился
краской, махнул рукой, захотелось куда-нибудь спрятаться от смущения, но
тяжелая рука Нестеренко легла на колено:
Контровский Владимир
Суворов Виктор
Аникина Наталья
Посняков Андрей
Сапковский Анджей
Акунин Борис