и мулов, видимо, прикидывая, как мне лучше туда добраться. Я по-французски
поблагодарил его за эти сведения, в данный момент для меня еще не столь
неотложные, он же отдал мне честь, приложив руку к своему тропическому
шлему в знак окончания сего краткого, но обильного жестами и дружелюбного
собеседования. До чего же отрадно принимать такие изъявления
почтительности от облаченного в незамысловатый, но щегольской мундир
стража общественного правопорядка!
заметить, что счастлив тот человек, которого добрая фея с колыбели
наградила незаурядной восприимчивостью к отрадному, даже в самых скромных
его проявлениях. Правда, с другой стороны, этот дар свидетельствует о
повышенной чувствительности, являющей собой противоположность тупости, и,
следовательно, приносит много огорчений тому, кто им обладает. И все же я
убежден, что польза от радости жизни, которую он с собой приносит,
перевешивает и ты не остаешься внакладе, если тут может быть речь о
накладе; вот этот дар чувствительности к малейшей, даже самой обыденной
приятности и заставлял меня всегда считать имя Феликс, к которому с такой
горькой иронией относился крестный Шиммельпристер, мое первое и настоящее
имя, как бы нарочно придуманным для меня.
человеческим особям главным ингредиентом любостранствия! Проходя по этой
суматошной улице, я с искренней симпатией смотрел на черноволосых людей с
оживленно бегающими глазами, как все южане, руками иллюстрировавших свою
речь, и всей душой стремился вступить с ними в личный контакт. Превосходно
зная название площади, к которой я направлялся, я все же считал возможным
время от времени останавливать кого-нибудь из прохожих - будь то ребенок,
женщина, солидный господин или простой матрос, - спрашивая, как она
называется, и, покуда они мне отвечали неизменно учтиво и подробно,
наблюдал за их мимикой, вслушивался в чужой язык, в несколько экзотические
гортанные голоса; затем мы с наилучшими чувствами расходились в разные
стороны. Далее я положил непомерно большую милостыню в чашку слепого - об
этом прискорбном обстоятельстве извещала висевшая у него на груди дощечка,
- который сидел на тротуаре, прислонившись к стене одного из домов, и еще
великодушнее наградил обратившегося ко мне старика с медалью на лацкане,
но в рваных башмаках и без манишки. В ответ он выказал страшное волнение,
даже всплакнул и поклонился мне с видом, красноречивее слов говорившим: я
тоже принадлежал к более высокому общественному кругу, и вот до чего меня
довели человеческие слабости.
обелиском и мостовой, волнообразно выложенной мозаикой, у меня явилось еще
больше поводов обращаться с расспросами к фланирующим или праздно
греющимся на солнышке обывателям относительно строений, живописно
вздымавшихся в синеву позади домов, обрамлявших площадь, руин какой-то
готической церкви и нового здания, оказавшегося муниципалитетом, вернее -
ратушей. Южную сторону праса замыкал фасад театра, две другие представляли
собой сплошной ряд магазинов, кафе и ресторанов. Удовлетворив наконец под
предлогом любознательности свою жажду общения с этими детьми чужой страны,
я зашел в одно из кафе, уселся за столик и спросил чаю.
тотчас же привлекла к себе мое, разумеется заботливо скрытое, внимание.
Две дамы - одна уже зрелого возраста, другая совсем молоденькая,
по-видимому мать и дочь, - и господин средних лет с очками на орлином
носу, у которого волосы из-под шляпы-панамы живописно свисали на воротник.
Он ел мороженое и держал на коленях, видимо из рыцарских побуждений, два
или три аккуратно перевязанных свертка; несколько таких же свертков, явно
только что из магазина, лежали на столе перед дамами.
ближайшего фонтана, то церковных руин там, наверху, я нет-нет да и
посматривал на своих соседей. Мое любопытство в одинаковой степени
возбуждали и мать и дочь; я был уверен, что такова их взаимосвязь. И при
этом представлении совсем различная прелесть обеих женщин
восхитительнейшим образом сливалась воедино - чувство для меня весьма
характерное. Выше я рассказывал о потрясении, которое испытал юный
бродяга, увидев со своего места под уличным фонарем прелестную и богатую
парочку - брата и сестру, - на мгновение показавшуюся на балконе гостиницы
"Франкфуртское подворье". При этом я подчеркнул, что в отдельности ни он,
ни она не вызвали бы во мне того восторга, который я испытал от сознания,
что это брат и сестра, от их очаровательного двуединства. Психологу будет
интересно, что эта склонность к двойному восхищению, эта способность
поддаваться очарованию двойственного на сей раз обратилась уже не на брата
и сестру, но на мать и дочь. Мне это, во всяком случае, всегда казалось
интересным. Но тут-то и необходимо добавить, что мою внезапную
влюбленность еще больше разожгло предположение, уже через несколько минут
мелькнувшее у меня в уме, что здесь случай шутит со мной презабавную
шутку.
из белой в голубую полоску материи, перехваченном таким же кушаком, на
первый взгляд показалась мне до странности похожей на Заза. Но тут моему
перу вменяется в обязанность вывести слова "только что". Точь-в-точь Заза,
только что ее красота - но, пожалуй, в применении к ней это слово звучало
слишком гордо и могло быть отнесено скорее к ее матери (сейчас я поясню,
что мне хочется этим сказать) - была, если можно так выразиться,
доказательнее, откровеннее и наивнее, нежели красота подруги Лулу, в
которой все было немножко feu d'artifice [фейерверк (франц.)], чуть-чуть
на фуфу, и не подлежало слишком пристальному рассмотрению. Здесь же была
положительность (если можно перенести слово, взятое из мира
морально-этического в любовно-чувственный мир), ребяческое прямодушие в
глазах, которое впоследствии не раз меня озадачивало...
не было ли это сходство только обманом зрения, в действительности же его
не существовало? Может быть, мне только казалось, что я его вижу, ибо я
хотел его видеть, а хотел потому, что - я знаю, как это странно звучит -
все время искал двойника Заза. В этом пункте я как-то сам в себе не
уверен. Разумеется, в Париже мои чувства не вступали в конкуренцию с
чувствами милого Лулу; я отнюдь не был влюблен в его Заза, хотя ей и
нравилось строить мне глазки. Но, может быть, влюбленность в нее перешла
ко мне с моей новой личностью, и я, так сказать, задним числом в нее
влюбившись, возмечтал встретить вторую Заза на чужбине? Вспоминая, как я
вздрогнул, услышав от профессора Кукука о его дочери и ее имени, схожем с
именем Заза, я не считаю себя вправе признать эту теорию вовсе
несостоятельной.
сходство, особенно когда хочешь его увидеть; только здесь глаза не
щурились так кокетливо и не поблескивали из-под ресниц, но когда, суженные
чуть толстоватыми нижними веками, они не озарялись сиянием сдержанного
смеха, то в них было что-то суровое, испытующее и мальчишеское, такое же,
как в голосе; до меня несколько раз донеслись отдельные слова и
восклицания, и голос ее звучал совсем не серебристо, а тоже скорее сурово
и несколько грубовато, без тени жеманства, честно и прямодушно, как голос
мальчика. А с носиком дело обстояло и совсем неважно: у Заза нос был
вздернутый, у этой же девушки - очень тонко очерченный, но с немного
слишком плотными крыльями. Рот, о, рот был похож! Это я еще и сейчас
берусь утверждать с полной уверенностью: губы у той и у другой (у "другой"
пунцовые, несомненно, от природы) всегда были чуть-чуть приоткрыты так,
что под слегка вздернутой верхней губкой виднелись зубы; углубление пониже
рта и прелестная линия подбородка, сбегавшая к нежной шее, тоже чем-то
напоминали Заза. В остальном все было разное; характерно парижское здесь
обернулось иберийско-экзотическим прежде всего благодаря высокому
черепаховому гребню, который скреплял зачесанные кверху с затылка темные
волосы. Ото лба, оставляя его открытым, они шли встречной волной, но две
пряди ниспадали на уши, в чем тоже было что-то южное, испанское. В ушах у
нее были серьги, - не длинные, покачивающиеся подвески из черного янтаря,
как у матери, но прилегающие, хотя и довольно массивные опаловые диски,
оправленные мелким жемчугом, в сочетании со всем остальным тоже
выглядевшие - довольно экзотично. Цвет лица у Зузу - я тотчас же назвал ее
этим именем - имел слегка желтоватый оттенок, как и цвет лица матери, весь
облик которой, впрочем, носил совершенно иной характер - импозантный,
чтобы не сказать величественный.
отнюдь не полная, в изысканно простом платье из кремового полотна, у
ворота и на рукавах изрезанного наподобие кружев - к нему она носила
длинные черные перчатки, эта женщина еще не достигла возраста матроны, но
в темных ее волосах, видневшихся из-под изогнутой по тогдашней моде
большой соломенной шляпы с цветами, уже мелькали серебряные нити. Черная,
расшитая серебром бархотка на шее очень шла к ней, оттеняя горделивую
посадку головы; весь ее облик был проникнут подчеркнутым достоинством,
достоинством, граничащим с сумрачностью, с жестокостью. Все это отражалось
на ее довольно крупном лице с высокомерно поджатыми губами, трепещущими
крыльями носа и двумя суровыми складками меж бровей. Жесткость вообще
характерна для южан, хотя многие ее начисто не замечают, завороженные
представлением, что юг вкрадчиво мягок и приторен, а жесткость свойство
севера, - в корне порочная идея. "Видимо, древняя иберийская кровь, -
подумал я, - значит, с примесью кельтской. А возможно, что здесь есть еще
доля финикийской, карфагенской, римской и арабской. Да, с такой дамой каши
не сваришь". И еще я подумал, что под крылышком этой матери дочка
защищена, пожалуй, надежнее, чем под рыцарственным покровительством любого
мужчины.
благоприличия, при посещении общественного места они все же находились под
мужским покровительством. Очкастый и длинноволосый господин сидел всего
Акунин Борис
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Шилова Юлия
Андреев Николай
Пехов Алексей