своим не верю! По нынешним временам это целое состояние!
ты советуешь, развернуть и оставить на кухне?
зиме предсказывают всякие ужасы, голод, холод.
вагона и думал. Что может быть выше мира в семье и работы?
Остальное не в нашей власти. Видимо, правда, многих ждут
несчастья. Некоторые думают спастись на юг, на Кавказ, пробуют
пробраться куда-нибудь подальше. Это не в моих правилах.
Взрослый мужчина должен, стиснув зубы, разделять судьбу
родного края. По-моему, это очевидность. Другое дело вы. Как
бы мне хотелось уберечь вас от бедствий, отправить куда-нибудь
в место понадежнее, в Финляндию, что ли. Но если мы так по
полчаса будем стоять на каждой ступеньке, мы никогда не
доберемся доверху.
Николаевич приехал.
Лондон. Через Финляндию.
раздобыть немедленно, сию минуту?
Обещал послезавтра вернуться. Очень изменился, ты
разочаруешься. Проездом застрял в Петербурге, обольшевичился.
Папа с ним до хрипоты спорит. Но почему мы, правда,
останавливаемся на каждом шагу? Пойдем. Значит, ты тоже
слышал, что впереди ничего хорошего, трудности, опасности,
неизвестность?
обязательно конец. Посмотрим, как другие.
Отменят деньги. Прекратится подвоз. И опять мы стали. Пойдем.
Слушай. Хвалят плоские железные печурки в мастерской на
Арбате. На огне газеты обед можно сварить. Мне достали адрес.
Надо купить, пока не расхватали.
Ты подумай! Не могу опомниться!
угол, поселиться нам с папой, Сашенькой и Нюшей, скажем, в
двух или трех комнатах, непременно сообщающихся, где-нибудь в
конце этажа, и совершенно отказаться от остального дома.
Отгородиться, как от улицы. Одну такую железную печурку в
среднюю комнату, трубку в форточку, стирку, варку пищи, обеды,
прием гостей, всЈ сюда же, чтобы оправдать топку, и, как
знать, может, Бог даст, перезимуем.
сомнения. Ты это превосходно придумала. Молодчина. И знаешь
что? Отпразднуем принятие твоего плана. Зажарим мою утку и
позовем дядю Колю на новоселье.
какой-то лаборатории достает. А теперь погляди. Вот комната, о
которой я говорила. Вот что я выбрала. Одобряешь? Поставь на
пол чемодан и спустись за корзиной. Кроме дяди и Гордона,
можно также попросить Иннокентия и Шуру Шлезингер. Не
возражаешь? Ты не забыл еще, где наша умывальная? Побрызгайся
там чем-нибудь дезинфицирующим. А я пройду к Сашеньке, пошлю
Нюшу вниз и, когда можно будет, позову тебя.
3
Сашенька родился, как Юрия Андреевича призвали. Что он знал о
сыне?
отъездом пришел в клинику проведать Тоню. Он пришел к моменту
кормления детей. Его к ней не пустили.
коридор, шедший под углом к акушерскому, вдоль которого лежали
матери, огласился плаксивым хором десяти или пятнадцати
младенческих голосов, и нянюшки стали поспешно, чтобы не
простудить спеленутых новорожденных, проносить их по двое под
мышками, как большие свертки с какими-то покупками, матерям на
кормление.
пищали малютки на одной ноте, и только один голос выделялся из
этого унисона. Ребенок тоже кричал "уа, уа", и тоже без
оттенка страдания, но, как казалось, не по обязанности, а с
каким-то впадающим в бас, умышленным, угрюмым недружелюбием.
Александром. Неизвестно почему он вообразил, что так кричит
его мальчик, потому что это был плач с физиономией, уже
содержавший будущий характер и судьбу человека, плач со
звуковой окраской, заключавшей в себе имя мальчика, имя
Александр, как вообразил Юрий Андреевич.
действительно плакал Сашенька. Вот то первое, что он знал о
сыне.
карточкам, которые в письмах посылали ему на фронт. На них
веселый хорошенький бутуз с большой головой и губами бантиком
стоял раскорякой на разостланном одеяле и, подняв обе ручки
кверху, как бы плясал вприсядку. Тогда ему был год, он учился
ходить, теперь исполнялся второй, он начинал говорить.
разложил его на ломберном столе у окна. Что это была в прошлом
за комната? Доктор не узнавал ее. Видно, Тоня вынесла из нее
мебель или переклеила ее как-нибудь по-новому.
прибор. Между колонками церковной колокольни, высившейся как
раз против окна, показалась ясная, полная луна. Когда ее свет
упал внутрь чемодана на разложенное сверху белье, книги и
туалетные принадлежности, комната озарилась как-то по-другому
и доктор узнал ее.
в былое время сваливала в нее поломанные столы и стулья,
ненужное канцелярское старье. Тут был ее семейный архив, тут
же и сундуки, в которые прятали на лето зимние вещи. При жизни
покойной углы комнаты были загромождены до потолка, и
обыкновенно в нее не пускали. Но по большим праздникам, в дни
многолюдных детских сборищ, когда им разрешали беситься и
бегать по всему верху, отпирали и эту комнату, и они играли в
ней в разбойников, прятались под столами, мазались жженой
пробкой и переодевались по-маскарадному.
сошел в нижние сени за оставленной там корзиною.
корточки, чистила перед плитою утку над разостланным листом
газеты. При виде Юрия Андреевича с тяжестью в руках она
вспыхнула, как маков цвет, гибким движением выпрямилась,
сбивая с передника приставшие перья, и, поздоровавшись,
предложила свою помощь. Но доктор поблагодарил и сказал, что
сам донесет корзину.
глубины второй или третьей комнаты жена позвала его:
классной. Мальчик в кроватке оказался совсем не таким
красавчиком, каким его изображали снимки, зато это была
вылитая мать Юрия Андреевича, покойная Мария Николаевна
Живаго, разительная ее копия, похожая на нее больше всех
сохранившихся после нее изображений.
твердила Антонина Александровна, опуская сетку кроватки, чтобы
отцу было удобнее обнять мальчика и взять его на руки.
который, может быть, пугал и отталкивал его, и когда тот
наклонился, порывисто встал, ухватился за мамину кофточку и
злобно с размаху шлепнул его по лицу. Собственная смелость так
ужаснула Сашеньку, что он тут же бросился к матери на грудь,
зарыл лицо в ее платье и заплакал навзрыд горькими и
безутешными детскими слезами.
так, Сашенька. Папа подумает, Саша нехороший, Саша бяка.
Покажи, как ты целуешься, поцелуй папу. Не плачь, не надо
плакать, о чем ты, глупый?