Чтение 55–й страницы книги ~72 метра~

Это я знал.

Чувствую, что мы с ним непременно встретимся.

Пришлось мне падать вбок.

Подняли меня, донесли наконец до старта и поставили там.

- Ладно, Ромен Роллан, - говорит старпом, - слазь, верю.

- Не могу, - говорю, - у меня, товарищ капитан второго ранга, уже
возникло чувство дистанции. Лыжи отберете - так побегу. Не могу я теперь
- дрожу от нетерпенья!

- Черт с тобой! - говорит старпом. - Держись лыжни. Что такое лыжня -
понимаешь? Это колея, ясно?

Я кивнул.

- Там еще флажки будут. Давай!

На десять километров отводится час, я гулял три.

Перед каждой горкой я снимал лыжи и шел в нее пешком.

Все давно уже убежали вперед, а я держался колеи, и вдруг она
разошлась веером, а спросить не у кого.

Я выбрал самую жирную колею и пошел по ней.

Колея вела, вела и довела до обрыва.

Метров восемьдесят.

Внизу - залив.

А за мной увязался такой же, как и я, южанин, но какой-то
безропотный: ему сказали иди - он молча встал на лыжи и пошел.

- Что делать будем? - спросил безропотный затравленно,

- Как что, прыгать будем! - и не успел я так пошутить, как он
горестно вздохнул и прыгнул.

Я охнул, и мои лыжи вместе со мной сами поехали за ним в пропасть.

Как мы до земли долетели, я не знаю.

Я глаза закрыл, где-то там спружинил..

Я потом водил всех к этому обрыву и показывал, у всех слюна
пересыхала.

Выбирались мы долго, тут еще пурга разыгралась. Старпом никого не
распускал, пока мы не найдемся Он посылал группы поиска и захвата, но
они возвращались ни с чем. Наконец кто-то увидел нас в объятьях пурги.

- Вон они! Эти козлы!

- Где? Где? - заволновался народ.

Все-таки в народе нашем не развито чувство сострадания.

Двадцать минут народ говорил про нас разные громкие слова, потом
старпом всех распустил по домам и сам ушел, оставив одного замерзающего
лейтенанта дожидаться нас.

Когда мы, раскрасневшиеся и свежие, подошли к ДОФу, там стояло это
жалкое подобие.

- Ну как дела? - спросил я его.

- Нор-маль-но, - выговорил он и тут же замерз.

О КОЗЫРЬКЕ

Только не о козырьке от фуражки, о другом козырьке.

Видели, как дерьмо замерзает в унитазе?

Наверное, не видели?

Где ж вам видеть, если вы там никогда не были.

Это бывает на севере во время великих холодов.

Правда, оно замерзает не совсем в унитазе, оно замерзает на улице, в
канализации, а в унитазе оно потом скапливается, и еще оно скапливается
в ванне, особенно если квартира на первом этаже, а все остальные этажи
срут по-прежнему, невзирая на то, что канализация замерзла, и ты бегаешь
снизу-вверх и говоришь им: не срите, а они все равно срут, и в ванне у
тебя пребывает.

От этого можно свихнуться.

Я имею в виду то обстоятельство, что можно свихнуться от собственного
бессилия

У нас старпом мчался как вихрь по всем этажам и стучал во все двери,
которые либо не открывали, либо открывали и говорили, что мы, дескать,
не срем, а сами срали самым наглым образом, и старпом прибегал и смотрел
в ванну, где копилось дерьмо, и впоследствии, от расстройства,
разумеется, он напился вусмерть и, что совсем уже непонятно, вывалился
из окна на лестнице пятого этажа.

Но упал он не вниз головой, как водится, а в полете, с каждым метром
трезвея, сообразил - головой нельзя, спиной нельзя, ногами, животом тоже
нельзя - поджал ножки и грянулся задницей о козырек над парадной и
сломал его совершенно.

Козырек просто вдребезги разлетелся.

И хорошо еще, что в нем было так мало цемента, просто совсем его не
было, может быть, там все клеилось и не цементом вовсе, а слюной мидий,
я не знаю, вполне возможно, и еще хорошо, что в нем совершенно
отсутствовала железная арматура, хотя она должна была там быть.

Старпом только смещение двух позвонков себе заработал, а все из-за
того, что дерьмо замерзло в унитазе на первом этаже.

ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕГО РАССКАЗА

Тут недавно мне начали говорить, что все это выдумка, что, мол, не
мог старпом упасть на козырек.

А я им говорю: чистая правда. Мне самому когда рассказали, что
старпом двести шестнадцатой упал на козырек, я сразу же спросил
"Фуражки?" - оказалось, не фуражки.

И в "скорой помощи", куда немедленно позвонили насчет того, что
старпом упал на козырек, тоже спросили: "Фуражки?!" А им говорят: "Нет,
не фуражки! Он упал на козырек!" - а они опять: "Фуражки!" - "Да нет же!
Не фуражки! Он упал на козырек!!! - "Фу -ражки!!!" - "Блядь! Да не
фуражки же!!! Не фу - ра - ж - ки!!" - и так пятнадцать раз подряд,
потому что в те мгновения от волнения никто не мог сообразить, что
бывает другой козырек.

Не от фуражки.

И насчет того, что тот козырек, который не от фуражки, был сделан без
арматуры, тоже были всяческие недоверчивые выражения - мол, так уж точно
не бывает, а я им напомнил, как в сто пятом доме забыли один лестничный
пролет вовремя вставить и потом наружную стенку ломали, а у соседей на
первом этаже общую трубу канализации со всего дома вывели посреди
спальни.

Она у них выходила из потолка и уходила в пол рядом с подушкой.

Пришлось им выкрасить ее в белый цвет и черную крапушку, под березку.

Два года жили рядом с Ниагарским водопадом.

И еще относительно козырька, чтоб окончательно рассеять все сомнения:
у Коти Лаптева, когда его назначили старшим над жилым домом в городке, в
трех подъездах козырьки были, а в одном не было, и там все время в
период дождей скапливалась вода, которая затем текла в подвал.

И Котьке командующий лично приказал восстановить над подъездом
козырек, и, когда Котька спросил его: "Из чего мне его сделать?" -
командующий ему сказал: "Из собственных утренних испражнений".

И тогда Котя совершенно опечалился, и, видя такое его плачевное
состояние, один из матросиков, в прошлом неплохой штукатур, ему
предложил: "Товарищ лейтенант, да бросьте вы переживать. Вы мне найдите
немного цемента и песка. Я из дранки сплету навес, привинчу его над
подъездом, а потом оштукатурю. Ни одна собака не подкопается. Два года
простоит, а потом это будут уже не ваши проблемы".

Так и сделали, и простоял тот навес ровно два года.

Потом рухнул. От скопившегося снега. На комиссию из Москвы.

Кстати, и все прочие части предыдущего рассказика также подвергались
различным сомнения!

В одном только никто не сомневался - в том, что дерьмо замерзло в
унитазе.

КАЮТА

-... а потом ты ей вдул, да?

- Ну что за выражение, Саня, яростные английские маркитантки. "Вдул".
Я не вдул, я пальцами, пальцами открыл для себя нежнейшую область, в
которой сейчас же обнаружил томительнейшую, стыдливейшую сырость, куда
точнейшими ударами и направил своего Гаврюшу.

- Да, и никак иначе.

Мы с Саней Юркиным лежим в каюте. Он на верхней полке, я на нижней.
Уже тридцатые сутки автономки, и я рассказываю ему о бабах.

- Она была тигрица. Клеопатра. Она меня царапала, кусала, сосала,
лизала, как конфету. Она брала мое лицо и с силой водила им по груди, по
груди, животу и ниже, заталкивала меня носом в пах, а потом возвращала
меня наверх, хватала губами мои губы, а языком... что только она не
делала своим языком... Она задыхалась. Ее сердце птичкой колотилось в
маленьком тельце, и я слышал этот ужасный, сумасшедший бой. Спутанные,
мокрые копны мелких кудрей, влажные, скользкие груди, пахнущие свежим
сеном, жаркое опустошенное лицо и скачка. Она скакала на мне, как
ковбой. Ее зад поднимался вверх с судорогой, со страданием, она почти
отрывалась от моих направляющих, вернее, от одного направляющего, и тут
же с силой опускалась - трах!-трах-тебедух!

- О-о...

- Она говорила: "Не заморить ли нам червячка?" И она замаривала его.
Червячок просто валился с ног, падал без сил. Она его дергала,
массировала, мяла, трепала. Дай ей волю, она б его оторвала. А потом она
тащила меня в ванну, где опускалась на колени и вновь поедала его, и он,
казалось бы, совершенно безжизненный, немедленно оживал, опоясанный
жилами, в нем нарастало безжалостное давление, а она словно чувствовала