подергиваются тоненькие черные усики, и он издевательским тоном говорит,
явно рисуясь перед своими:
- Не пугай нас, деточка. Не таких мы укорачивали. А тебя сам бог велел
укоротить. Ха, десантник нашелся! Ну ладно. Давай заначку и оставайся в
штанах.
- Нет заначки.
- Ах, нет...
Я эту публику знаю. Костя рисуется не случайно. И на внешний эффект бьет
тоже не случайно. Это самый верный способ укрепить авторитет в такой
среде, зажать всех в кулак и внушить страх. И тут все средства бывают
хороши. Что ж, эффект так эффект. И я решаю показать им спектакль. Я
вскакиваю с такой стремительностью, что все в первую секунду невольно
застывают на месте. Костя приемов не знает. Мгновенно опрокинутый мною, он
летит головой вперед и, как торпеда, с грохотом врезается в стенку. А нож
его уже у меня в руках. Я отступаю к шкафу и оглядываю оцепеневшую
компанию.
- Вот это да... - восхищенно произносит наконец один из парней. - Финт
ушами.
- Эх, кипит твое молоко! - подхватывает Мотька, хлопая себя по худым
ляжкам. - Ну, дает диетик! Не чешись, Маруся, в строю.
- В десантах, там учат, - добавляет уважительно третий.
Никто из них не собирается на меня кидаться. Настроение переломилось, и
воцаряется миролюбие.
Костя, постанывая, пытается подняться с пола, но руки у него подламываются.
Я первый прихожу ему на помощь. Я не чинюсь. И мне надо еще с ним
потолковать. Какое-то смутное, непонятное беспокойство все больше
охватывает меня.
- Всем налить, - приказывает Костя, с трудом усаживаясь к столу. - Всем
выпить. Мир и дружба. Ну, чего шары выкатили?
- Тебя живым видим, - обиженно откликается кто-то из парней.
Мы выпиваем. И в знак полного примирения Костя, проковыляв в соседнюю
комнату, выносит оттуда новенькие заграничные джинсы. Он аккуратно ставит
их на пол, и они стоят, демонстрируя выдающиеся свои качества. И все
принимаются шумно, наперебой обсуждать их.
Я уже собираюсь попрятать обратно в карманы вынутые оттуда свои вещи, как
вдруг Костя замечает торчащую из записной книжки фотографию. Я, между
прочим, не без умысла повертел книжку сейчас в руках, прежде чем сунуть в
карман. И Костя, заинтересовавшись, говорит:
- А ну, покажь!
Я протягиваю ему фотографию. Он с интересом, но без всякого волнения или
испуга разглядывает ее. Двое ребят, вскочив, тоже тянут к ней шеи. Один из
них тычет пальцем и удивленно восклицает:
- Глянь, Коська, ты!..
- Ага. Я, - не без гордости соглашается Костя и спрашивает меня: - Где
достал?
- А! - машу я рукой. - Дружок в прошлом году тут отдыхал. Ну, и прислал.
Вот этот, - и наобум указываю на одного из парней, снятых возле Кости.
- Этот? - оживляется Костя. - Ха! Ну как он, женился?
- А чего ему жениться? - осторожно отвечаю я.
Костя насмешливо ухмыляется.
- Ха! Не знаешь? Он же из-за нее то ли топиться, то ли стреляться
собирался, ханурик.
- Из-за кого?
- Да вот же, из-за этой девки! - очень довольный, восклицает Костя,
указывая пальцем на Веру.
- Из-за нее?! - не веря своим ушам, переспрашиваю я. - Ты, часом, не
спятил?
- Я-то? Да кого хочешь спроси! Я его так и звал: Пашка-псих. Что, я не
помню! Точно тебе говорю.
Но я не могу прийти в себя от изумления. Значит, Катя ошиблась? И Костя
мне вовсе не нужен? А нужен какой-то неведомый мне Пашка, так, что ли?
ЕЩЕ ОДНА ТЕНЬ
Утром мы собираемся на завтрак почти одновременно: Раечка, оба инженера и
я. Обычно я завтракаю раньше их, но сегодня я заспался. Да и чувствую себя
неважно: вчера я все-таки простыл да и немало выпил всякой дряни.
Очевидно, вид мой соответствует состоянию, потому что Раечка посматривает
на меня с сочувствием и, не удержавшись, спрашивает:
- Плохо спали?
Я в ответ досадливо машу рукой.
А один из инженеров, громадный и невозможно толстый, с одутловатым,
красным лицом и белыми, моржовыми усами, смотрит на меня слезящимися
глазами и рокочет осуждающе, с одышкой:
- Ничего удивительного... Зачем, скажите на милость, вас вчера... понесло
к этим бандитам?.. Что вы там не видели, извините? Как пьянствуют и
сквернословят?..
Я смотрю на него с искренним изумлением.
- К каким бандитам?
- Он еще спрашивает!.. - грохочет в ответ старик и пристукивает огромным,
волосатым кулаком по столу. - Вы в дом к Марии Кузьминичне, к сыночку ее
Косте... вчера вечером приходили?.. Уф!..
Второй инженер, невысокий, щуплый, с бородкой клинышком и в очках,
настороженно вертит головой то в его сторону, то в мою. А Раечка, та
просто окаменела от любопытства.
- Вы, значит, тоже там оказались? - отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы
только выиграть время и собраться с мыслями.
- Именно. Оказался... - охотно подтверждает старый инженер. - И даже
кое-что уловил. Уф!.. Они же вас убить могли, зарезать. Это же, повторяю,
сущие бандиты. По всем по ним тюрьма плачет, вот что я вам скажу.
- Неужели Марков поселился в таком доме? - недовольно спрашивает второй
инженер.
- А он знал? - отвечает ему первый сердито. - Предложили комнату, он и
снял. Три дня тихо было, и вот пожалуйста...
- Что ж вы не вступились за меня, Игорь Леонидович? - улыбаясь, спрашиваю
я, придя наконец в себя от удивления. - Они бы одного вашего голоса
испугались. А уж при виде вас, - я трясу разведенными в сторону руками,
демонстрируя его мощь, - коленки бы подогнулись.
- Не в моих принципах... - сердито крутит массивной седой головой Игорь
Леонидович. - Хватило ума прийти, должно хватить, чтобы уйти... Да и по
делу вы пришли, я так понял... Чего же мешать... Не струсил, не думайте.
- Игорь Леонидович - герой войны, - замечает второй инженер. - Одних
орденов у него...
- Между прочим, - запальчиво вступает в разговор Раечка, и голос ее даже
звенит От волнения, - не все герои войны оказывались героями в мирных
буднях. Мы даже как-то поспорили, где было труднее.
- Эх, деточка! - шумно вздыхает Игорь Леонидович. - Не была ты в том
смертном пекле, слава богу...
- Все равно. Я читала, - упрямо встряхивает головой Раечка. - Вполне
правдивые книги. И знаю, как было страшно. Но морально, - вы понимаете? -
морально героем сейчас стать труднее, я считаю. Тут ведь сперва самому
надо определить, кто же враг, а потом самому себе дать приказ идти в
атаку. А кругом люди остаются в стороне, да кое-кто посмеивается и
спокойно карьеру делает, а кое-кто тебя же еще и осудит. Просто это все,
по-вашему? А если еще семья? Вот у нас такой парень нашелся. Декана на
чистую воду решил вывести. Ну, аспирантура ему только улыбнулась из
тумана. Ой, что было! И представьте, его друг тоже отказался от
аспирантуры, демонстративно. Его даже в партком вызывали.
- Но вы, кажется, не отказались? - усмехается второй инженер, которого
зовут Яков Захарович.
- Нет, - убежденно отвечает Раечка. - Не отказалась. Я же все-таки больше
пользы принесу, если кончу аспирантуру, правда?
- Вы реалистически мыслящий человек, - кивает Яков Захарович и нервно
теребит свою бородку. - В некотором смысле идеальная социологическая
конструкция. Из нее только ушло сострадание, исчезло самопожертвование.
Осталась лишь борьба за... эдакий, я бы сказал, нравственный релятивизм.
Но Игорю Леонидовичу, кажется, не нравятся рассуждения его приятеля. Он
недовольно бурчит:
- Ты, Яша, всегда усложняешь. Уф!.. При чем здесь нравственный релятивизм?
- Ну, нравственное приспособленчество, это тебя больше устроит? - отвечает
Яков Захарович.
- И тоже неверно. Человек реально смотрит на вещи. Человек рассуждает и
взвешивает. Нынче такой век, не рыцарский, не дворянский. И науки...
- Кстати о науках, - перебивает Яков Захарович. - Один мудрый философ
сказал: "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит
лишь вред". Как сказано, а?
- В каком веке жил твой философ?
- Ну, в шестнадцатом.
- Вот этим действительно все сказано, - задыхаясь, смеется Игорь
Леонидович. - Рыцырский век. Уф!..
- Не идеализируй. Тогда горели костры инквизиции, процветали доносы во имя
веры, гонялись за ведьмами и десятилетиями шли войны. Но вот что сказал
более поздний гений: "Оставь герою сердце; что же он будет без него?
Тиран!"
- А это кто сказал? - интересуюсь я, пораженный пронзительностью этих слов.
- Это Пушкин. - И Яков Захарович язвительно добавляет: - Это уже