Чтение 55–й страницы книги ~Цветы на нашем пепле~

Спустя кратчайший срок итог боя был решен Маака плавно опускались на купол,
добивая тех немногих, кто в панике не скрылся внизу.

...Следующая картина показалась Наан чем-го знакомой. Где-то она уже видела
этот величественный фасад... Да это же то самое здание, в котором она прячется
сейчас!. Императорская мнемотека... Бывшая цитадель счетчиков... Наан, точнее
кто-то, кем сейчас была Наан, в окружении нескольких ура-ний и маака стояла на
крыше здания. Двое из маака были Лабастьерами, а один - Рамбаем. И Наан
догадалась, что вновь смотрит на мир прошлого глазами святой Ливьен.

Слова, произносимые одним из Лабастьеров, сейчас же подтвердили это:

- Ты можешь считать меня жестоким, о мать, - сказал он, - но ты не можешь
не согласиться хотя бы с тем, что я помог маака достичь их древней мечты:
махаоны низложены.

Наан почувствовала, как шевелятся ее губы:

- Да. Но прежде ты настолько изменил общество маака, что я не уверена,
победа ли это...

- Мне понятна твоя горечь, мать. Но стоит ли горевать об ушедшем? Я знаю,
ты никогда не считала, что маака живут правильной жизнью. Ты всегда
противопоставляла собственную независимость общепринятым догмам... Ты чувствуешь
неудовлетворенность. Она естественна. Секрет в том, что эта победа маака -
одновременно и победа махаонов. Пока что ни те, ни другие не осознали этого, но
нынешнее общество маака таково, каким вскоре станет и общество махаонов.

- Я бы сказала по-другому. Не маака победили махаонов, а Лабастьер - и тех,
и других, - с невеселой усмешкой произнесла Ливьен. - В этой войне есть лишь
один победитель - ты. Все остальные - побежденные...

- Лабастьер не имеет родины, - мрачно произнес Рамбай, твердо глядя сыну в
глаза. - Лабастьер перестал быть нашим сыном, любовь моя, Ливьен. Теперь он сам
себе и мать, и отец, и племя... Мне непонятно только одно: зачем он тратит свое
драгоценное время? Зачем ему "порядок" у махаон и маака? У него есть он сам -
тысячи Лабастьеров. Вот и устанавливал бы среди них порядки, которые ему
нравятся.

- Ошибаешься, отец, - одновременно покачали головами оба Лабастьера,
произнося эту фразу синхронно, - мой народ - все бабочки мира; и мой народ любит
меня.

...Внезапно Наан ощутила невыносимую тяжесть. Тысячи звуков и тысячи картин
одновременно втиснулись в ее оглушенное сознание, ухитряясь оставаться
самостоятельными и не смешиваться друг с другом.

Она видела апартаменты сотен дворцов, множество пейзажей лесных массивов,
грандиозные строительства подводного Города и межзвездного корабля... и в то же
время в различных направлениях летела под облаками - на крыльях и на антигравах.
Она видела раболепно склоненные перед собою фигуры придворных, слышала крики
пытаемых бунтовщиков и ощущала страстные ласки жен... Она была Лабастьером
Первым. И она ужаснулась той психической нагрузке, которая навалилась на нее.
Неужели император испытывает эту нагрузку постоянно?!

Невозможно было бы дать достаточно корректную картину восприятия
Лабастьера, будь этот участок мнемозаписи выполнен в обычном формате,
позволявшем пользователю лишь видеть, слышать и ощущать органами чувств
мнемодонора. Но эта запись была произведена во втором, усложненном, формате.

Наан "услышала" мысли Лабастьера, окунулась в его память и подсознание.
Так, например, видя гигантский остов космического корабля, она почувствовала
безотчетный страх императора перед далями космоса... Но она не сразу поняла все
это; сначала, когда в ее рассудок вломился ревущий хаос чужих мыслеобразов, ей
показалось, что она просто сошла с ума.

Она почти перестала помнить себя, растворившись в калейдоскопе
императорских чувств, сильнейшим из которых была ПЕЧАЛЬ... И тут же острая,
невыносимая физическая боль пронзила ее сердце и заставила сосредоточить все
внимание на одном из непрерывно сменяющих друг друга и наползающих друг на друга
видений...

Самец, вонзивший стальной клинок в сердце Лабастьера, был знаком ей...
Да-да! Ведь это ее брат! Но он значительно моложе и еще крылат... Лабастьер
прочил его на должность личного архивариуса и был уверен в его беззаветной
преданности...

- Зачем? - прохрипел Сын Бога, оседая на пурпурный шелковый ковер.

- Затем, что ты казнил моего отца, - гордо подняв голову, ответил Лайвар,
окровавленные руки которого крепко держали два воина-урании, готовые в любой миг
уничтожить его.

- Триста лет... Я мог бы убить и твою куколку, но я не сделал этого... -
розовая пена выступила на губах Внука Бога. - Я пощадил...

- И ты полагаешь, я должен быть благодарен тебе за это?

- Лайвар презрительно сморщился. - Пощада - это унижение...

- Но какой смысл?.. Ведь я бессмертен...

- Что-то не заметно, - недобро усмехнулся Лайвар. - Я никогда не верил этой
лживой легенде.

Лабастьер захрипел в судорогах агонии, и Наан почувствовала, как сознание
ускользает от нее, как холодеют конечности, и гробовая тишина затягивает ее в
себя...

Она покрылась холодным потом. Миг умирания был короток, но ничего страшнее
она еще не испытывала. Словно бесконечная закрученная в спираль пропасть
всасывала ее в себя, и она мчалась сквозь нее навстречу холодному,
бесстрастному, но и безжалостному огню...

Но мнемоноситель уже показывал следующий эпизод, перескочив вперед на
несколько дней.

...Ее брат вновь стоял перед императором. И вид его уже не был столь
самоуверен.

- Так, значит, мое бессмертие - лживая легенда?

- Я так считал... - Лайвар был явно обескуражен.

- Но теперь-то ты признаешь свою ошибку?

- Да... Ты жив... Хотя я своими глазами видел, как ты умер...

- Итак, ты убедился. И если бы сейчас твои руки были свободны, а в одной из
них был бы кинжал, как бы ты поступил на этот раз?

Лайвар молчал, упрямо уставившись в пол.

- Ну, - поторопил его Лабастьер. - Я жду. Стражник-урания, поторапливая с
ответом, ткнул Лайвара в бок древком копья. Тот вздрогнул и поднял голову. Он
был бледен, но лицо его выражало решимость:

- Я бы снова поступил точно так же, мой император. Отец должен быть отмщен.
Таков неписаный закон нашего племени. И ты знаешь о нем.

- Что ж, ты честен. Строптив, как отец, но честен. И ты - отличный
работник. Я оставлю тебе жизнь...

В глазах Лайвара мелькнули удивление и радость. Было видно, что он не
рассчитывал на пощаду.

- Но лишу тебя способности летать... Лайвар пошатнулся.

- Подобное наказание давно уже не практикуется в нашем Мире Стабильности, -
продолжал император, - но и на жизнь Внука Бога не покушались уже почти три
столетия.

- Лучше убей...

- Всему свое время. Кто же будет заведовать моим информаторием?

- Лучше убей, - повторил Лайвар, голос его окреп. - Иначе я буду мстить и
дальше...

- Мне нравится такая игра, - усмехнулся Лабастьер. - Знал бы ты, как мне
бывает скучно.

- Я не остановлюсь.

- Что ж. Если ты решил поселить в своем гнезде скорпиона, будь готов к его
укусам... Мсти, Лайвар. Устраивай заговоры, плети интриги, планируй
перевороты... Богу иногда полезно испытать ненависть смертного. Это забавляет и
не дает бдительности уснуть окончательно. Уведите его, - бросил он ураниям. - И
пусть сегодня вечером палач отсечет ему крылья. А в следующий раз, - вновь
обратился он кЛайвару, - тебе отрежут кисти рук, ежели они вновь дерзнут
подняться на императора...

Стражники поволокли Лайвара прочь, а Лабастьер, откинувшись на спинку
стула, закрыл глаза и окунулся в водоворот образов, видимых тысячами его глаз. И
вновь Наан ощутила доминанту совокупности его эмоций. Это была ПЕЧАЛЬ
ОДИНОЧЕСТВА. Печаль, похожая на беспросветную всеобъемлющую скуку. Ему
действительно нужно, чтобы кто-нибудь ХОТЯ БЫ НЕНАВИДЕЛ его. Он никогда не
испытывал любви, и то религиозное обожание, которое выказывали ему подданные,
тоже не было любовью. Наан казалось, что огромная ледяная глыба застыла у нее (у
него) в том месте, где должно быть сердце.

И именно этим щемящим ощущением закончилась вторая мнемозапись Лайвара.

Наан стянула с головы обруч. Чувствовала она себя совершенно разбитой.

Ты уснул во сне, и приснилась явь,

Ты проснулся обратно в сон...

Жил Охотник. Как-то, себя познав,

Не вернулся из яви он... Он исчез.

Теперь ты спроси себя:

"Знаю ль я, что я впрямь рожден?"

"Книга стабильности" махаон, т. VII, песнь III; учебная мнемотека Храма
Невест провинции Фоли.

Наан проснулась от неожиданного сотрясения сетки гамака. - Привет,
сестричка! - прокряхтел Лайвар, вывалившись из отверстия в потолке и рухнув
рядом с ней. - Как поживаешь?

Было видно, что настроение у него отличное, хотя в то же время он казался
изрядно вымотанным. Морщины на его лице как будто бы стали еще глубже, а
единственный глаз был воспален.

Наан провела ладонями по щекам, потянулась, зевнула и села.

- А я уже боялась, что ты не появишься никогда.

- Еще немного, и так бы оно и было. Нашелся императорский антиграв, на
котором ты сюда прилетела, и сомнения в том, что ты в столице у Лабастьера
Первого, исчезли окончательно. Само собой, меня подвергли допросу.

- И?..