штабс-капитан Дьяков умудрился вывезти эту сумку.
сорокинцев, обязан составить хотя бы список офицеров, служивших в отряде.
Иначе это будет просто несправедливо.
всех. Слишком долго длились эти три года Смуты. Разумеется, офицеров своей
роты я помню и такой список составлю обязательно. Хотя бы тех, кого еще не
забыл. Может быть, поручик Успенский и вправду когда-нибудь напишет
историю Сорокинского отряда.
Сегодня писать, к сожалению, не могу. Поездка в Гиссарлык начинает
выходить мне боком, и поручик Успенский советует вообще прекратить
бумагомарательство, хотя бы на несколько недель. Прекратить - не прекращу,
но буду писать меньшими дозами. Иначе можно не дотянуть даже до
полумифического болгарского санатория.
стрельба, и сейчас Фельдфебель ведет личное разбирательство. Да, нервы у
людей уже ни на что не годятся. "Дрозды" и сорокинцы еще как-то держатся,
но поневоле пожелаешь нам скорейшего отъезда. Пусть даже в Занзибар.
записи в эти дни почти не велись. Признаться, было не до этого.
Единственную отметку я сделал 15 июля, почти сразу после переправы, а
дальше пошло такое, что свой дневник я достал из полевой сумки только в
Дмитриевке.
Любимовки. Эту переправу, как я понял, 13-я дивизия отбила несколько дней
назад с помощью пейзан-повстанцев, которые прикрывают ее с правого берега.
Они же должны выделить нам проводника.
Штабс-капитан Дьяков уплыл на правый берег с первым же взводом, а я уходил
на последнем пароме с броневиками.
словно свод склепа. Дальний правый берег тянулся еле различимой черной
полосой, днепровская вода с чуть слышным плеском билась о борот парома,
все молчали, и только Лютик, привязанный к периллам время от времени
негромко ржал. Похоже, ему было не по себе. Да и мне было жутковато. В
такую ночь можно ожидать чего угодно, вплоть до чертовщины в духе
господина Гоголя или пулеметной очереди в упор из прибрежных камышей.
уже строился в колонну. Рядом со штабс-капитаном Дьяковым я увидел двух
усатых "дядькив" в чрезвычайно живописных нарядах. "Дядьки" оказались
нашими проводниками, которые должны были обеспечить быстроту и внезапность
рейда. Я занял место в одной из повозок. Лютик удивленно скосил на меня
глаза, но я привязал его к той же повозке и предоставил каждому из нас
возможность двигаться автономно. Честно говоря, ехать верхом я попросту
побаивался, тем более ночью.
штабс-капитан Дьяков, и мы вкратце уточнили обстановку. Он предполагал
идти ночами, а днем отдыхать в укромных местах. Карта с приблизительным
маршрутом была у него в планшете, и он посоветовал мне покуда сделать с
нее кроки. На всякий случай.
пришпорил кобылу, и через минуту мы тронулись. Колонна шла прямо на запад
по узкой дороге, тянувшейся, как мне показалось, между плавней и зарослей
густого кустарника. Хотя в такой темноте я мог и перепутать.
дневку. Это была последняя ночь и последний день, когда все шло по плану.
Тогда и сделана запись в дневнике. Больше писать не пришлось - в следующую
же ночь мы столкнулись лицом к лицу с какой-то заблудившейся колонной
красных, и с той минуты ни дня, ни ночи уже не было.
пришлось отражать нападение конного разъезда. Мы его рассеяли пулеметным
огнем с броневиков и пошли не прячась - в лоб. Нашей целью было крупное
село северо-восточнее Бериславля, название которого я уже не помню.
прибывшей из резерва 15-й дивизии красных. Мы рассчитывали на внезапность,
но краснопузые успели очухаться и ударили нам навстречу. Первым же
снарядом разнесло один из наших броневиков, который запылал невысоким
лиловым пламенем и перевернулся. Спасать экипаж было поздно. Почти тут же
из-за беленых хат вылетело несколько десятков конных. Это явилось
сюрпризом - конницы мы не ожидали. Конный взвод роты штабс-капитана
Дьякова бросился им навстречу, но молодые ребята, плохо державшиеся в
седле, мгновенно оказались опрокинутыми. Конница уже расходилась веером по
нашим порядкам, полосуя шашками налево и направо, но тут ударили пулеметы
второго броневика, которым командовал прапорщик Немно, красные на минуту
замешкались, и нам удалось развернуть три тачанки. Несколько конников
прорвались к повозкам, один уже замахнулся шашкой, чтобы снести мне
голову, но прапорщик Мишрис, гарцевавший на своем Злыдне, рубанул
краснопузого златоустовским клинком. Всадник перевалился через голову коня
и скатился на землю, а прапорщик Мишрис, сам, похоже, не ожидавший такого,
чуть не упал с Злыдня, выронив шашку и потеряв стремена.
деревню, гоня перед собой красный батальон. Кровь ударила в голову, мы
кололи штыками и стреляли в упор, и после боя у нас не оказалось ни одного
пленного. Мы не задерживались, зажгли склады и ушли с горящего села.
поручик Петренко - командир одного из взводов первой роты. Потери понес
наш конный взвод, моя рота потеряла троих, но это было только начало.
или отбивая атаки. Нас спасла скорость и знание местности - проводники
уводили отряд из-под удара ведомыми только им тропинками. Через два дня у
последнего нашего броневика полетело рулевое управление, и его пришлось
бросить. Потом сломалось несколько повозок, и, в конце концов, мне
пришлось сесть на Лютика. Мы не выходили из боев, питались, в лучшем
случае, раз в сутки и чувствовали себя охотниками и дичью одновременно.
Ожесточение росло - в плен мы никого не брали, а сдавшихся отводили к
ближайшей стенке.
свежие резервы, необходимые большевикам на Днепре. Сжигая склады и обозы,
взрывая мосты на мелких излучинах Днепра отряд, постепенно по огромной
дуге обходя Бериславль, приближался к Тягинке, где ожидали повстанцы. Нам
надо было дойти. За эти дни рейда в наши руки попали важные документы, и
стало известно, что группа Эйдемана, куда входят 15-я, 52-я и Латышская
красные дивизии, готовит удар в направлении Каховки. Эти сведения стоили
целого нашего отряда, но, кроме всего, нам очень хотелось вернуться
живыми.
со всех сторон атаковали свежие конные части. Отряд нырнул в плавни, и
началась погоня. Нас спасали проводники, творившие буквально чудеса, и
отчаяние - в плен сдаваться не имело смысла.
краснопузые, понимавшие, что чека их не помилует, дрались не хуже наших
ветеранов. Штабс-капитан Дьяков твердо вел отряд, успевая принимать
правильное решение за мгновение до того, как его примет противник.
Несколько раз мне приходилось заменять его, и я могу подтвердить, что
командовать в таком рейде - это похлеще, чем идти в штыковую на пулеметы.
хорошее настроение даже после двух бессонных ночей. Мишрис как-то сразу
повзрослел и уже не спрашивал о Гаагской конвенции, когда приходилось
ставить к стенке очередную команду краснопузых. Шашкой он, правда, больше
не орудовал, но в штыковой был первым, напоминая мне покойного поручика
Голуба. Не знаю, что сказала бы Ольга, поджидавшая нас в Дмитриевке,
увидев прапорщика теперь. К счастью, ей не пришлось увидеть то, что видели
мы.
пешком, чтоб не сбивать ему спину, но эти дни без отдыха и почти без сна
сваливали с ног даже бывалых офицеров, не говоря уж о таких юных
аристократах, как мой буланый. Впрочем, он не жаловался.
попался небольшой хутор, где засел какой-то особенно упорный
большевистский отряд. Кончились патроны, и мы, как когда-то в 18-м, все
чаще бросались в штыки. Хутор отстреливался отчаянно, и две наши атаки
были отбиты, а прапорщик Немно получил пулю в предплечье. В конце концов,
штабс-капитан Дьяков, рота которого потеряла за эти дни больше трети
своего состава, отозвал меня в сторону и тихо, чтоб не слышали
подчиненные, спросил, смогу ли я взять этот проклятый хутор. Он, вероятно,
ожидал от меня какой-то свежей идеи, но придумывать было нечего, - обойти
красных не представлялось воэможным, отступить - тоже. Я заявил, что хутор
возьму, выстроил роту и приказал наступать. Поворачивать назад я запретил.
Поручик Успенский должен был принять командование после меня, ежели
краснопузые не промахнутся.
водил нас на штурм красных позиций. Тогда мы шли в полный рост - впереди
подполковник Сорокин со своим неизменным стеком, а мы за ним, возглавляя
Самойлова Елена
Жюль Верн
Пехов Алексей
Скальци Джон
Шилова Юлия
Белов Вольф