Чтение 55–й страницы книги ~Сто полей~

воровстве помогал. Ты и попался оттого, что его потерял. Если б у тебя
честные мысли были, ты днем бы к купцам явился.

Лух повесил голову.

- Чего, - сказал он, - с пьяного возьмешь, - и выпил глиняную чашу.

Ванвейлен не знал, что и думать. Сыщик Донь теребил его за рукав.

- Господин советник, вы теперь большой человек, - сказал он. - Не
хотите ли пойти сейчас и потребовать свидания с Кукушонком? А то ведь там,
верно, уже знают о происшедшем.

Что-то в тоне сыщика было до того странное, что Ванвейлен без
колебаний последовал за ним.

При виде Ванвейлена и Доня поручители в тюрьме переглянулись
испуганно, но путь преградить не посмели.

Донь вбежал в пустую камеру и выругался.

- Где заключенный? - разорался Ванвейлен. В темном коридоре к нему
метнулась какая-то тень со словами:

- Кончают. Услышали про ярмарку и решили кончить.

Донь, Ванвейлен и трое сыщиков побежали вслед за тюремщиком в блеклый
дворик.

Там, в углу, на земле, валялся Марбод Кукушонок, весь черный от
ударов плетей, и на голове его - мешок с песком.

- Прочь! - заорал Ванвейлен. Поручители испуганно разбежались.
Ванвейлен стащил мешок с лица Кукушонка, стал трясти его и растирать.

- Поздно, - заметил Донь, но ошибся. Кукушонок открыл глаза и
вздохнул.

Донь скривил про себя губы. Надо было отдать почтенным лавочникам
должное: убивать они умели плохо. Кукушонка развязали, принесли в камеру.
Ванвейлен поил его с ложечки горячим супом и говорил:

- Я думаю, мы нашли настоящих грабителей. - И рассказал то, что
рассказывал на ярмарке. - Но зачем, - жалобно спросил он, - вы бежали и
зачем убили суконщика Худду?

Марбод, весь синий, молчал. Потом нахально осведомился:

- Сударь, ведь вы же свой человек у Арфарры-советника. Вы за ним, как
нитка за иголкой. Чего же вы обо мне хлопочете?

Ванвейлену захотелось сказать: "Я не о вас хлопочу, а о правосудии.
Поскольку в этой стране о нем больше заботиться некому". Вспомнил пьяные и
наглые глаза Луха Половинки и промолчал.

Сыщик Донь, не теряя времени, велел арестовать всех троих поручителей
и прежде всего молочника Исона, который сидел на мешке с песком. Тот,
оправдываясь, заявил, что действовал по приказу начальства.

- Врешь, - усмехнулся Донь, - ты пошел на это по личной злобе.

И велел принести тиски.

Молочник сначала упорствовал, но потом завопил и сознался:

- Марбод Кукушонок захватил замок моего господина, и всех людей
перебил, а господина и госпожу посадил на ночь на лед, так что у них от
холода мозг вытек через нос.

Молочник подписал все, что продиктовал Донь. С подписанной бумагой
Донь отправился к судье. Когда судья узнал, что Марбод Кукушонок жив, лицо
его от испуга стало как вареная тыква.

- Вот какое самоуправство творят поручители, - жаловался Донь. - И
представьте себе, что эта скотина сначала еще клеветала на вас. Это при
чужеземце-то!

- Что же делать? - сокрушался судья.

- А все оттого, - сказал Донь, - что городская ратуша жмется на
жалованье профессионалам! - И выложил на стол список: - Пусть эти двадцать
пять человек получат регулярное жалование и официальные полномочия.

Судья безмолвно подписал бумагу.

- Через год, - сказал Донь, - я выловлю половину ламасских воров.

"А другая половина, - мысленно прибавил он, - сама поделится
добытым..."

Среди толпы на площади у городского суда стоял Неревен и поджидал
нового королевского советника Ванвейлена. "Странно, - думал Неревен. -
Это, конечно, часто бывает, что преступления разгадывают во сне. Однако
боги всегда ниспосылают разгадку в виде того, что первично, то есть
символов, а не в виде вторичного, то есть фактов. Странно, странно, что он
во сне видел рожу преступника, а не какую-нибудь хитроумную загадку".
Неревен прислушался: в толпе хвалили за гордость Марбода Кукушонка,
хвалили советника Ванвейлена, а больше всех, как всегда, хвалили советник
Арфарру, который несомненно и нашел, вместе с Ванвейленом, виновника.

Вечером усталый и побледневший Арфарра принял Ванвейлена и стал
расспрашивать его о ярмарке. Ванвейлен долго и пространно говорил о
старейшине в желтой шапке.

- Боги, говорит, не торгуют... А ведь и вправду не торгуют! - вдруг
сообразил Ванвейлен. - Воруют, убивают, творят, - а торговать не торгуют.
А в империи крестьяне тоже так говорят?

- В империи, - сказал Арфарра, - говорят по-вейски, а не по-аломски.

Ванвейлен не понял:

- Какая разница?

- Это ведь не крестьянин вам говорил о тождественности собственности
и собственника, это ведь язык за него говорил. Алом ведь не говорит: "Мой
горшок", он говорит: "Я - горшок, я - меч, я - конь". Сеньор считает, что
человек не имеет собственного "я", если у него нет коня и меча, а
горожанин думает, что у него нет "я", если нет дома и лавки. Человек
уверен, что его "я" есть его имущество, и когда он умирает, на тот свет за
ним отправляют все составные части этого "я" - одежду, оружие, утварь... -
Советник помолчал и грустно добавил: - И добиться в такой стране
благосостояния - это все равно, что добиться учености в мире, где книги
жгут со смертью автора.

Арфарра внезапно закашлялся. Прибежал монах. Ванвейлен терпеливо
ждал, пока советник пил теплый и склизкий настой морских желудей.

- А что значит "я" для вас, господин советник?

Арфарра помолчал, потом произнес:

- "Я" - это такое условное слово, которое получает значение лишь в
акте речи, и значением которого является лицо, произносящее речь.

Королевский советник закутался в плащ.

- Господин Ванвейлен, - сказал он. - Буду с вами откровенен. Вы не
раз становились на мою сторону. Почему же вы сегодня сделали все, чтобы
спасти от казни Марбода Кукушонка?

- Но ведь он невиновен, - сказал Ванвейлен.

Арфарра вздохнул. Он понял, что все-таки имеет дело с дикарем.
Дикарем, который и хотел бы соврать на божьем суде, да не смеет, потому
что думает, будто его тут же поразит молния.

Ванвейлен возвращался в свой городской дом задумчивый и невеселый.
Вокруг обустраивались на Весенний Совет: Ванвейлен впервые сообразил,
почему в Мертвом Городе нет деревьев: их все время вырубали на палисады,
частоколы и костры.

В самой Ламассе было людно и весело. Нищий монашек-ятун привязался к
Ванвейлену, клянча погадать. Ванвейлен кинул ему монетку и спросил, мудрый
ли человек советник Арфарра. Нищий спрятал монетку и сказал:

- Мудрому человеку, однако, не пристало быть при королевском дворе.

Ванвейлен доехал до своего городского дома. Дом раньше был пекарней и
лавкой. Тын вокруг был прочный и гладкий; городские цеха запрещали иметь
зазывные вывески и иным способом отбивать покупателей друг у друга. На
воротах бывшей лавки висел, впрочем, щит с бронзовым навершием. Городская
ратуша раздала для украшения щиты, захваченные в битве против далянов,
когда, по словам горожан, "третьи стали первыми".

Ванвейлен спешился во дворе. У коновязи ели овес два незнакомых
недорогих коня: саврасый и вороной с белой отметиной. Ванвейлен вгляделся
в шитье на переметной суме - два лося с длинными переплетенными шеями,
"травяное письмо". Гонцы от графа Арпеша, стало быть, известия о Бредшо
после двухнедельного перерыва.

Ванвейлен взбежал в обеденный зал. Пятеро землян сидели вокруг
дубового стола и вид у них был такой, про который говорят: и пест
сломался, и ступка треснула...

- Бредшо?! - спросил Ванвейлен, увидев письмо.

- С Бредшо пока все в порядке, - ответил Хатчинсон.

А Стависски влепил кулаком по столу и сказал:

- О, боже мой! Какие мы идиоты! Страшно думать, что с нашим кораблем
делают в империи!

ИЗ ДНЕВНИКА БРЕДШО:

"1-й день Суюн третьего месяца.

Вот уже вторую неделю, как я путешествую с Даттамом, самым крупным
торговцем королевства и побратимом короля.

Официальная цель нашей поездки состоит в том, чтобы судиться с
общиной бога-рудокопа Варайорта. Есть где-то в горах серебряный рудничок,
на который Даттам положил глаз. Земля вокруг рудничка принадлежит
дружественному Даттаму графу какому-то, но - вот загвоздка, - сама община
рудокопов свободна. Рудокопы люди серьезные, потомки каких-то не то
разбойников, не то повстанцев, и в конце предыдущей династии заимели от