разукрасила пожарами листву дерев, сжали хлеб, уже пожухли и побурели
листья, прошли дожди, отвердели дороги, и первые белые мухи невесомо
закружились в воздухе над примолкшими пажитями и серыми сквозистыми
чередами потухших и поределых лесов.
откуда открывался далекий вид на озеро и город, вытянутый по низкому
берегу рядами бревенчатых, под соломенными кровлями, клетей и хором.
Нахохлившийся (он мерз и простыл от холодного осеннего ветра), растерявший
прежнюю уверенность и представление о том, чем же это все кончится, клирик
уже давно решил положиться на Господа и предоставить русичам самим решать
судьбу своего митрополита, что и оказалось, впрочем, единственно разумным
решением.
дружинами, целые сонмы русских иереев всех степеней, черное и белое
духовенство и миряне, даже и из прочих городов, никем не званые, но
слышавшие проповеди Петра и озабоченные его судьбой. Прибыли отроки -
сыновья великого князя - с его боярами. Прискакал самолично московский
князь Юрий. Клирик начинал путаться в перечне князей и княжат,
представлявшихся ему. Ни холод, ни снег не останавливали людей. Даже в
полях горели костры, у коих грелись не вместившиеся в стены города и
хоромы приезжие.
отправились в Переяславль, но в городской собор, набитый так, что с трудом
можно было вздохнуть, попасть удалось одному Федору, да и то по старой
дружбе с боярином Терентием, который провел его вместе с собою. Они
стояли, два старика, затиснутые в толпе нарочитых гражан, и Федор,
волнуясь и переживая, ждал, когда кончится служба и начнут читать
патриаршью грамоту, привезенную, как слышно было, из Грецкия земли. Из-за
голов ему плохо было видать, что происходило в алтаре и на солее храма. Но
впереди стояли князья, княжичи, великие бояра, и туда уже не было ходу
совсем. И то он мог быть доволен, - тысячи мирян плотно теснились вокруг
собора и по улицам, лишь из уст в уста передавая, что же происходит там,
внутри. Клирик-грек, увидя это многолюдство, даже обеспокоился. Казалось,
немного надобно здесь, чтобы из этой толчеи началась и возникла кровавая
смута. Успокоился он несколько лишь в соборе, при виде литой толпы
нарочитых мужей в дорогом платье, в сукнах, соболях и бархатах, ничуть не
растерянных и не угнетенных сборищем черни, и понял, что тут это, видимо,
так и надо, так и достоит стоять им всем вкупе и воедино, и еще раз
подивился обычаям Русской земли.
еще подвигаются, уплотняясь. Шеи вытягивают. Петр выходит из алтаря, и
новый ропот прибоем прокатывает по толпе:
свечи. Приезжий грек, - для него не внове соборные чтения, - подымается на
амвон. Читает по-гречески грамоту патриарха. Горицкий архимандрит
повторяет ее по-русски. Новый ропот, шум, крики. В задних рядах громкие
возгласы негодования. Грек, дождавшись новой тишины, читает донос. И тут
подымается невообразимое. Церковь взрывается гневом. Машутся кулаки, вопль
вытекает на площадь: <Неправда! Не верим! Долой! Кого ставили по мзде?
Показать!> Чей-то режущий уши вопль: <Священницы все на мзде ставлены!>
Трещат воротники. Кто-то кого-то, выпростав зажатые толпою руки, трясет за
грудки. Визжат притиснутые к стенам женки. <Петр! Петр! Пущай Петр скажет!
Реки им, Петр!> Бояре и князья в передних рядах громко ропщут, и все
требуют доказательств. Земля не хочет так просто отдать своего
митрополита, коего успела узнать и полюбить. <Кто? Кто написал?! Да
узрим!> - требует хором толпа. Побледневший тверской епископ Андрей
выходит вперед, и тут начинается буря. Уже и в рядах иереев пря переходит
в рукопашную. Ростовский епископ Симеон, побурев лицом и задыхаясь,
подступает к епископу Андрею, сжимая кулаки. Он брызжет, вздергивая браду,
крик его не слышен в общем реве. Толпа требует доказательств митрополичьей
вины. Многие не шутя смущены доносом и хотят разобраться в деле. Брал ли
Петр мзду со священников и какую? Шум то стихает, то вздымается вновь. Все
позабыли о времени. Свидетелей, чьи слова являют неправду, провожают
криками гнева. Внизу, в толпе, их пихают кулаками в бока. Когда уже
половина обвинений отпадает, яко ложные, - в иных митрополит оказывается
лично невиновен, другое имел право вершить, согласно соборным правилам, -
вздохи облегчения все чаще и чаще начинают пробегать по рядам, и уже
кричат радостно, и уже не хотят дослушивать до конца. <Невинен! Невинен ни
в чем! Прекратить!> - кричит и требует площадь.
тверской епископ уже посрамлен, враги - а их у него, увы, немало! - в
растерянности.
меня великое смятение сие - изгоните меня, да утихнет молва!
вздымает Петра, чается, он сейчас, неслышный, будет вознесен на воздух.
Юные тверские княжичи, Дмитрий с Александром, во все глаза смотрят на
Петра, запоминают, и в них, как и в прочих, - восторг. И Петр кажется им
сейчас мудр и прекрасен. У князя Юрия глаза горят, как у кота, жарко
свербят ладони. Посрамление тверского епископа для него то же, что
посрамление князя Михайлы. Мельком он думает, что доводись ему, - нипочем
бы не допустил такого суда! Прост, ох, - на горе себе и на счастье ему,
Юрию, - слишком уж прост великий князь!
рядах старый Федор отирает увлажнившиеся глаза, шепчет: <Не попустил
Господь!> Ему уже немного осталось веку на земле и радостно оттого, что
перед концом своим он видит торжество правды.
лицом к тверскому епископу:
Андрея.
друга и плачут, и крестятся радостно, глядючи на своего оправданного
митрополита.
Юрием. Почти отобрав Нижний у суздальских князей, он задержал княжеские
дани и стал требовать мытные сборы с тверского торгового гостя. Михаил,
связанный новою которой с Новгородом Великим (новгородцы никак не желали
платить черного бора с Заволочья), сумел все же послать к Нижнему своих
бояр с ратною силой и с княжичем Дмитрием во главе. Одиннадцатилетний
княжич, конечно, не мог еще править полками, но для престижа власти
требовалось, чтобы во главе войска был хотя бы и юный, но князь. Это,
однако, и погубило поход. Рать дошла до Владимира и стала. И задержал ее
не Юрий Московский и не воеводы с полками, а митрополит Петр.
входили в городские ворота Владимира и располагались на постой, а воеводы
хлопотали о кормах и сменных лошадях, Петр говорил с княжичем, при коем
был один лишь боярин, Александр Маркович.
переяславского собора чувствовал уважение и даже некоторый страх. И вот он
сидит рядом и так близко! Можно потрогать рукой! Боярин резко отвечает
митрополиту, а Петр спокойно качает головой: он не может благословить
брань братьев-князей, не может благословить рать, идущую на Нижний. Он
просит юного княжича подумать, прежде чем начинать эту прю. Он ребенок
еще, да, но и детскому уму откровенна бывает мудрость божья, а почасту
дети яснее седых мужей чувствуют истины, коим учил нас Иисус Христос!
плечи. К нему впервые обращаются как ко князю. И кто! Сам митрополит Петр!
Еще неделю назад, в Твери, так было ясно все: и то, что Юрий - ненавистник
батюшки, и что надо его покарать... И вот - <восста брат на брата...> Брат
на брата! А ведь Юрий, и верно, ему приходит троюродным братом! Как же
быть?
испортил дело. Княжич неожиданно уперся и, строго хмуря детские бровки,
велел остановить рать, дондеже митрополит не благословит воинство! Бояре
ахнули, сперва было посмеялись, но потом меж ними начался разброд, ходили
к митрополиту поодинке и хором, но Петр был тверд, и княжич тоже уперся на
своем. Послали было в Тверь, но тут (пора была покосная) Иван Акинфич,
плюнув, увел свою дружину. Владимирские бояре еще раньше начали распускать
покосников по домам, и, простояв несколько дней во Владимире, рать начала
таять, и таяла до тех пор, пока и самые упрямые поняли уже, что поход
сорван. К тому же и Юрий, упрежденный митрополитом, прислал часть
задержанных даней, этим как бы заглаживая свою вину.
уперся, набычился, храбро, только бледнея от обиды, повторял, что прав.
заходил крайне редкой только в такие вот, черные для себя, часы. Он лежал
большой, бессильный, лицом вниз. И Анна, тихо прикрыв дверь, еще постояла,
но все же подошла, опрятно, тихо присела на пол рядом с изложницей,
Орлов Алекс
Влодавец Леонид
Маккэфри Энн
Прозоров Александр
Орлов Алекс
Маккэфри Энн