венчать и не причащать никого в семье боярской, донеле же тот не покается
в злодействах своих.
плоти, а плоть сильна! - присовокупил он, провожая служителя до порога.
глазки, большое толстое красное лицо, коротколап, медвежеват. К Кириллу
вломился чуть не с криком.
боярина с жалостью и отвращением.
<Русской Правде> помнил наизусть: <Аще огрешится господин, убьет раба
своего, нет ему виры>. Пришлось напомнить и о тех статьях, которые боярин
похотел забыть, и про то, что было в соборных правилах постановлено. Таким
вот и нужны правила, без правил им удержу не будет. Правила не нужны тем,
кто принял целиком завет Христа: <Возлюби ближнего своего, как самого
себя>. В жизни, увы, не на все можно установить правила! Этот испуганный
священнослужитель. Видимо, глухая деревенька. Боярин - царь и бог, все
позволено, <отец родной>. За попрек ночью, священнику кинут камень в окно,
пихнут в темноте в канаву, а то и подожгут. Закон... Как может он жить без
духовного наставления?! Эти свиные - медвежьи ли, неглупые глазки, эта
плоть, которая считает, что в ней, в плоти, весь смысл жизни... В бытии, в
том, чтобы жрать, пить, чтобы давить и тискать, животно наслаждаясь
судорогой живого под лапами, под сапогом, под <законом>, данным ему
несудимою грамотой... Как же, он природный боярин!
отсутствия всякого стыда, от животного дыхания... Он прошел во внутренние
покои. Походя сказал эконому, дабы предупредили всех священников: кто
примет от рекомого боярина причастие ли, отпоет ли покойника у него в дому
(у боярина как раз кто-то умер) - потеряет сан.
день. Его жирное лицо как-то обвисло и пошло пятнами, глаза расширились и
забегали. Он неуклюже повалился в пыль. Кирилл даже не сразу узнал в нем
давешнего грозного самовластца. Но вдруг понял: ну да, неотпетый мертвец,
лето же! Мысленно похвалил священника за строгость, вместе с тем подумал,
что попик проявил смелость от озлобления, что тоже было нехорошо. Усопшего
следовало похоронить... Мысли перекинулись к Игнатию. Дмитрию Борисовичу
он до сих пор не ответил ни да ни нет.
поссорился со священнослужителем. Кирилл велел ему явиться к исповеди к
своему священнику и принять епитимью. Отпущенную рабу он приказал
отправить пока в Княгинин монастырь. Женщине нужно было просто отдохнуть,
прийти в себя, избыть вечный страх, почувствовать себя в безопасности за
толстыми стенами монастыря. А там уже решит сама, как ей лучше. Может -
выпустить в мир, ежели найдется добрый человек, а так - ни кола ни двора -
лучше уж при монастырской работе в женском княжеском монастыре: и корм, и
тепло, и сряда какая ни то... Горько подумалось: как еще в иных монастырях
приходит трудникам? Келарь да эконом не морят ли гладом работающих на
братию? Как еще и о той же рабе, днесь отпущенной неволею ее господином,
скажут, что-де для монастырских дел отобрали ее у боярина! А подумать
смогут ли, что будет делать мать с дитятею на <воле>, где ни дома, ни
угла, ни иного пристанища?
Поставят свечу в чаянии лихвы, отслужат молебен за спасение, чтобы самому
не заботиться о спасителях своих... В монастырях нет холопов. Русская
церковь отказалась от труда рабского. И тут - скажут завистливые и
лукавствующие - потому-де церковницы противу рабства, что у самих нет
рабов! И не воспомянут, что по слову Христову о братьях совершено сие: как
же можно брата своего работать? Ибо кто же мешал бы и церкви иметь холопов
на землях своих, ежили сильные мира держат холопов и дарят церкви по душе
за собою деревни, подчас с теми же холопами? И сколько трудов нужно было
приложить, дабы воспретить всеконечно рабство церковное! Дабы и господ, и
вельмож, и князей нужею заставлять хотя бы и перед смертью, но отпускать
на волю холопов своих!
сожидая покоя и скорых плодов... И что паче всего? Паче всего нужно
поставить священнослужителя истинного, да не престанет в трудах и в
борении не ослабнет! Вся жизнь, и крестный конец ее, Иисуса, сына божия,
не есть ли перст, указующий всякой жизни: будь такожде! И не скажут
лукаво, яко фарисеи: он пострадал за нас, и тем мы уже спасены и
безгрешны. Разве же не ясно, затем и страдал, затем и молил: <да минет
меня чаша сия!> Ибо так вот может и должен каждый: и страдать, и
устрашаться в нищете плоти своея, и молить: <да минет>, и - не отрекаться
креста и муки крестной, если крест придет и мука постигнет. И не в высоте,
не во власти! Ибо скажут опять лукавые: мал есмь, и не мне надлежит
исполнить подвиг, а набольшему меня! Почто Иисус отверг корону царя?
Почто, искушаемый, не захотел приять все царства мира и славу их, но
возразил: <Отойди, сатано!> Затем, что не в пример, и не в поучение, и не
во спасение даже стала бы жизнь Спасителя, ибо каждый из малых сих мог бы
сказать тогда: <Ему было легко, он царь!> В самом деле! Ему, митрополиту,
сделать мановение - и этот боярин лежит в пыли, у ног, и молит о прощении,
а князю - тем паче. А каково крест нести рабе той, под господином сущей?
Каково ей не извериться в благости божией? И ведь для них, а не для
избранных, для простецов, а не для вельмож прошел Иисус свой тернистый,
свой земной путь...
вызвал к себе ростовского князя Дмитрия Борисовича и опального епископа
Игнатия. Князю он сделал внушение о делах церковных, судах и исправах, а
Игнатия наконец простил, наложив, впрочем, строгую епитимью.
дни он изводился от вопросов-угадываний, ходил в жалком образе ходатая по
всем власть имущим, за него просили епископы и князь и не могли
допроситься. Патриарх был далеко, да и поможет ли патриарх? Ему казалось
уже, что Дмитрий Борисович, наскуча хлопотами, начинает охладевать к нему,
уже носились слухи о замене Игнатия на владычном столе новым епископом, и
тут явилось прощение. Игнатий, ступив в покой митрополита Кирилла,
повалился в ноги и зарыдал.
утерять блага и почести сана своего?> - опустошенно думал Кирилл. Как
будто бы он все сделал правильно - и наказал и простил. Однако тревожное,
словно легкая тень, сомнение не покидало его. <Быть может, я поспешил?> -
думал митрополит.
плачься о сем и кайся об этом грехе до самой смерти, ибо осудил мертвеца
преже суда божия, а жива стыдяся его, и дары от него принимал, и ел и пил
с ним. Моли Бога, дабы отдал тебе грех сей!
возвратиться в Ростов, запинаясь, попросил Кирилла:
все бока. Уже начинали жать хлеба, и он с затаенной жаждой будущего
хозяина оглядывал богатые поля, скирды, ряды стогов на заливных лугах... В
Новгороде уже началось! Опоздал митрополит! А Семен молодец, добился! С
митрополитом теперь только докука лишняя. Ничего, минуется! Он иногда
встряхивал головой: как давно это было уже, и митрополит, и Владимирский
съезд, и проповеди! Конь тоже встряхивал головой. Слепни-потыкухи донимали
вовсю. Андрей с шага переходил на рысь, проскакивая сырые низинки, но и на
открытых местах крылатая нечисть не отставала. Он пожимал плечами. Что
может сделать Кирилл? Все уже началось! Ярлык получен! Теперь... (Нет, не
думать, не думать о дяде Андрее!) В конце концов он поступает не как дядя
Андрей, а как отец, выгнавший дядю с владимирского стола и из
Переяславля...
последнем ночлеге думал о встрече с митрополитом уже без глумления, а с
робостью. И очень обрадовался своему дворскому, что поспел из Владимира
встречу Андрею со свежими вестями. Вести были о спорных селах, о брате
Дмитрии, что тоже прибывал во Владимир, и главная: митрополит простил
епископа Игнатия по неотступным мольбам ростовского князя Дмитрия
Борисовича. Андрей долго глядел в глаза дворскому. Попросил повторить
подробно.
спать в высоком сарае, на самом верху, куда в открытые продухи проникал
ветер и не подымалась крылатая гнусь. На сене, на попонах, повалился,
распоясавшись, скинув сапоги и ферязь. И не спал, усмехался. Ничем
кончилось! Поворочался еще, уминая сено, уснул.
над мощными валами, что опоясывали и перепоясывали город, деля его на три
части: средний, княжой, или Печерний город, западный - Новый город, с
Золотыми воротами, и восточный - Ветчанной город, через Серебряные ворота
которого сейчас въезжал Андрей с дружиною, встречал Городецкого князя
привычной суетой улиц и многолюдьем ремесленной и посадской толпы. Ему
кланялись встречные бояре и посадские - кто узнавал, и он опять подумал,
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Чернецов Андрей
Афанасьев Роман
Майер Стефани