неспешно, но споро двигались в сторону храма. Крестьяне уже поднялись, уже
пошли к церкви. Припоздавший Иван, второпях натянув сапоги, выскочил из
кельи последним, догоняя родителя.
за ним вступили подголоски, и скоро воздух наполнило веселым утренним
перезвоном. Уже восходя на высокое церковное крыльцо, Василий Данилыч
умилился: что-то было тут такое, чего в Переяславле, в Горицком монастыре,
он не зрел. Быть может - ширь лесного окоема, открывшаяся с верхнего
рундука церковного крыльца? Хотя и там, в Переяславле, взору являлась даль
еще сановитее и шире (но и та была ничто для боярина, привыкшего к
неоглядным просторам Северной Двины!). Быть может - истовость, с какою
подымались на крыльцо и входили в храм все эти лесные иноки, иные из
которых были и вправду в лаптях, хотя на самом Сергии оказались на этот
раз кожаные поршни (лапти он обувал, как выяснилось потом, главным образом
при работе в лесу и в дорогах). И одеты были иноки не так уж бедно: от
богатых жертвователей Радонежской обители нынче отбою не было. И все же
чем-то незримым монастырь Сергиев отличен был от иных. И от малых
хозяйственно-уютных новогородских обителей был он отличен! И опять боярин
так и не понял: чем?
давно уже не было у него так легко на душе. Когда пели, невесть с чего
даже и прослезился. И потом, подходя к причастию, не заметил, не понял
даже, что давешние смерды, отец и сын, причастились впереди него. Впервые
это не показалось ему ни важным, ни обязательным при его-то боярском
достоинстве. Да и какое достоинство у полоняника!
был тому несказанно рад. В келье игумена, решительно отстранив сына, сам
распростерся на полу, являя вид полного смирения, тяжело встал, опять
склонился, отдавая поясной поклон. На вопрос игумена немногословно
изъяснил свою трудноту.
волосы, заплетенные сзади в небольшую косицу, худоватое лицо аскета и
легкая, чуть заметная, чуточку грустная улыбка, словно бы (это потом уже
пришло Василию Данилычу в голову) он из дальнего далека глядел, соболезнуя
миру и мирским страстям, мрачившим тот высокий покой и тишину, которые
были в нем самом, в Сергии. Невесть с чего устыдил боярин говорить о своих
горестях, а начал - о церковных нестроениях в Новогороде Великом, о ереси
стригольнической, об отметающих таинства и хулящих Троицу, яко невнятна
малым сим троичность божества.
почасту посланным от него, а не превечно рожденным...
боярина. - Наша обитель посвящена Святой Троице, и для меня сызмладу в
божественности ее заключена была главная тайна православной веры. - Он
очертил руками круг в воздухе, примолвил: - Нераздельность! - Подумал,
присовокупил: - И самопостижность, ибо в Троице - триединая ипостась:
причина, творящая любовь и духовное на нь истечение!.. Не могущие вместить
мыслят Господа тварным, смертнорожденным девой Мариею, забывая о том, что
речено в символе веры: <Прежде всех век>... - Сергий вдруг улыбнулся и
смолк. - Все сие ты и сам ведаешь, боярин! - проговорил иным, простым и
добрым голосом. - Надобно созерцать сердцем, не умом. Надобно зрети очами
духовными. И надобно работати Господу! Иного не скажу, не ведаю да и не
нуждаюсь в том. Скорби же наши - от живота, от тленных и преходящих
богатств стяжания и от гордыни, не обессудь, боярин! Повиждь в Троице
смысл и образ божества - и все глаголемое противу стигольниками само
отпадет, яко шелуха и тлен. А теперь, - извини, мне надобно нарядити
братию по работам и иную монастырскую потребу исполнить - игумен есмь!
упавшего ему в ноги, и его сына, который, подумав мгновение, тоже стал на
колени рядом с отцом.
Сергий, благословляя Ивана в черед за родителем, и это была единая его
чуть заметная укоризна разбойному походу новгородских ушкуйников.
Новгороде Великом была более в почете София, Премудрость Божия, и как-то
не думалось о Троице до сего дня.
внимательнее слушал Сергия, чем ожидал родитель. Давно ли, сидя на
монастырском дворе в Горицах, не ведали, о чем баять, как одолеть скуку и
злобу, а тут и слова нашлись, и пыл, и жар, и живая страсть к духовному
деянию!
Ареопагита, и нынешние послания Григория Паламы. Многое было наговорено
меж сыном и отцом, и самим себе казались они очень мудрыми тою порой, а
Сергий оставался сам по себе, будто бы и не затронутый потоком словес
ученых, с этою своею улыбкою, с округлым движением рук, обнимающим мир.
Троица! Мысленный образ нераздельной троичности, потому только и способной
постигнуть самое себя, ибо о д и н не может даже догадать о своем
существовании, должен быть второй, в коем зришь отражение свое. Но истина
постигаема токмо при наличии третьего, при наличии суждения со стороны,
знаменующего правоту и зримую бытийность спора.
нет! Сын - дак рожден, стало - меньше родителя! - говорил Иван.
ловя ускользающую мысль, рожденную в его голове только что. - Вот тебе:
полоса, мысленная черта! Без конча и без краю! Внял?
одна половина, оттоле - другая. А тот-то конечь, противуположный, у кажной
половины опять же не имет кончя! Бесконечен, значит! Так?
от Отца рожденный, единосущен Отцу, а не подобосущен! Внял тому?
слов родительских.
наговорили! И токмо руками едак-то проведет по воздуху, а уже мысленно
являет суть вещи той!
головою. - Пото и может... И свет у его от личя белый!
они... В древности... В земле египетской!
Господь, цьто у их свой святой есь! Не то бы давно на цем ни то да
оборвались!
скрашен, и когда он, уже освобожденный, отъезжал в Новгород, очень
хотелось ему вновь повидать Сергия. Но не сложилось того, не сумел. Только
послал серебро обители на помин души родителей своих. И слова Сергия о
Троице надолго, навсегда, почитай, приложил к сердцу. Почему и возникла
позднее в построенном Машковыми храме Спаса на Ильиной - одном из лучших
новогородских храмов XIV столетия - изумительная, только уже Андреем
Рублевым превзойденная композиция <Троицы>, написанная знаменитым
византийским художником, приехавшим на Русь всего десятилетие спустя,
Феофаном Греком, с которым Василий Данилыч, заказывая храм и роспись к
нему, премного и с великою теплотою говорил о московском подвижнике.
из множества незримо растекавшихся из Сергиевой обители по всей Великой
Руси, одна из тех невидных, но живительных струек, более важных, при всей
незаметности своей, для духовного подвизания нации, чем сражения ратей и
кровавые подвиги воевод.
духовный Руссии, зовомой некогда <дикая Скуфь>, но с тех пор вот уже
четыре столетия просвещенной светом истинного божественного знания и ныне
горящей, яко светоч веры, в землях полуночных, озаряя тьму варварам,
окрест сущим!
как пишешь, <скромный и ничтожный> дар, врученный нашей мерности, каковой
потратил я, едва ли не весь целиком, во избавление от гибели православных
христиан, утесненных ныне со всех стран и отовсюду гонимых.
гибельное разорение, постигшее в прошедшем лете Святой град Господа нашего
и окрест него сущие земли. С радостью исполняю просьбу твою, с радостью,
но и с горестным сокрушением, ибо, воспоминая и рассказывая, вновь начинаю
плакать и стенать, как при первом известии о несчастьи, постигшем
Антиохийскую патриархию и христиан, тамо сущих!
латинским государем, князем Кипрским Петром, попленившим град, нарицаемый
Александрия Египетская, и избившим вся живущая в нем: сарацины и
бесермены, аравиты и армены, турки и фряги, черкасы и жиды... Сей Петр,
именующий себя королем Кипра, жесток и немилостив на кровь, как и все
католики, почитающие доблестью убивать как можно больше неверных, коими
они считают не токмо последователей Магомета, но и - увы! - православных,
схизматиков!
великою, собрал вои своя, воеводы и ипаты и послал рать на град Антиохию и
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Контровский Владимир