на многих улицах и площадях Византии.
звенья цепи, откованной Властью.
грозящей тюрьмам, - префект боялся разбросать свои и без того слабые силы.
В такой час не стоило думать о заключенных. Их не так много. Правосудие
империи было скорым. Значительнейшая часть преступлений и проступков
наказывалась смертью. Изредка применялась ссылка. Неплательщиков налогов
спешили продать в рабство.
путями, минуя широкие улицы и площади. Одиннадцатый легион отходил к
Палатию, чтобы расположиться между базилевсом и городом. Цепочки
легионеров двигались, как заговорщики. Трибун возглавлял первую манипулу
когорты, центурионы замыкали свои манипулы. Легат, казначей, писцы, профос
с розгами и топором шли сзади когорт, дабы следить за легионерами. Тщетные
предосторожности! Манипулы теряли людей. Беглецы, зная город, как свою
ладонь, исчезали бесшумно, подобно летучим мышам. Повинуясь военному
братству, центурионы умалчивали о покинувших строй, а легионеры не думали
выдавать своих. Они слушались приказа, хотя старые обиды и шевелились, как
черви в запущенных ранах.
когда-то были отделены рвом и от улицы и от соседних владений. Прежде это
была казарма, по староримскому обычаю служившая и укреплением. Второй Рим
превратил казарму в тюрьму и надвинулся на нее со всех сторон. Ров
засыпали, к стенам прислонились дома, сзади выстроили храм нового бога
империи. Улица, расширившись было за счет рва, сузилась наступлением
противоположных домов.
Стены подняли, устроили двойные ворота, между которыми сидели свирепые
псы. Для пропуска чужих цепи укорачивались хитроумным устройством. Вольных
и невольных посетителей встречали злобное рычание и острая вонь собачника.
стену и старался перекричать шум толпы и лай собак:
видит людей, которые по своей воле хотят залезть в тюрьму. Шутка
понравилась, но среди общего шума ее оценили немногие. Палач еще торчал на
стене, и новые знакомые сравнивали его с котом на крыше, когда первые
ворота рухнули, выбитые бревном. Палач скатился во двор.
сытых, довольных жизнью, преуспевающих. Они наследовали умершим и
казненным, им по закону принадлежали обувь и одежда, снятые с тел. Они ели
лучшую и большую часть пищи, приносимой друзьями и родственниками узников,
им попадало подаяние мягкодушных христиан, памятовавших заветы святых о
милостыне, несчастным грешникам. Сверх всего, палачи-тюремщики получали от
префектуры по одному оболу в день за каждого узника и особую плату за
пытку и казнь.
привыкшие угрожать толпам выставкой пыточных орудий, палачи растерялись.
Защищаться? Но как? Они привыкли бить, издеваться, вымогать, отнимать у
беззащитных, терзать тех, кто не мог сопротивляться. Кто в городе не знал
о событиях на ипподроме?! Но ни под один толстый череп не могла проникнуть
мысль, что кипящий город плеснет мятежом и на их уютную, милую, родную
кормилицу, на мягкое гнездышко-тюрьму.
Рухнули и вторые ворота. Палачи, обезумев, лезли на стены, бессмысленно
прятались; кому-то, случайно смешавшись с толпой, удалось ускользнуть в
общем беспорядке, в спешке, в бреду.
лестнице. Железные засовы удерживались навесными замками. По требованию
осаждающих тюремщики открыли замки, отвалили засовы.
имущество. В очагах нашлись горячие угли, в амбарах - масло. Факелы
крутили из тряпок, в которые руки, похожие на когти, превратили содранную
с палачей одежду. Теперь палачи, голые, стали очень заметны.
зала кощунственно напоминало алтарь. Это было место судей, здесь же
помещались писцы, записывающие вопросы и ответы. Без протокола нет
правосудия. Каменные скамьи, приподнятые на локоть от пола, чтобы палачам
не приходилось особенно гнуть спины, имели кольца для кистей и лодыжек.
Они были слегка наклонны и снабжены выдолбленными канавками, продолженными
по полу до зева клоаки.
развозят угольщики на спинах ослов, крича: "Угля, угля..."
На стенах были развешаны в раз и навсегда установленном порядке орудия
пыток точно такие же, которыми вчера чуть ли не эти палачи устрашали
подданных. Во всех тюрьмах орудия правосудия были одинаковы. Набор,
установленный обычаем и законом, заказывался префектурой.
которых только что не было. Палачей тащили к пыточным ложам, преодолевая
сопротивление, выламывали руки, ноги и, наконец, растягивали. В неумелых
руках добровольных исполнителей приговора клещи, ножи, спицы, крючья для
внутренностей наносили широкие, обильно кровоточащие раны.
торжеством над истязуемыми реяли свежеобритые головы сбежавших рабов,
всклокоченные шевелюры ремесленников, седые кудри и лысины стариков.
Кто-то с выпученными глазами на перекошенном лице метался, хватал за руки
мстителей и вопил:
Осторожней, дабы не так скоро они умерли. Во имя сладчайшей Приснодевы
Марии...
Из-за дверей, сплошных и решетчатых, слышался разноголосый вой. Это
узники, потрясенные ревом толпы и стонами палачей, не понимая, что
происходит, в ужасе встречали свой последний час.
предназначенными для сокрушения костей. Меч палача послужил отмычкой.
измазанные кровью, соперничали нежностью с материнскими. Тех, кто не мог
идти, несли. Ноги скользили, проваливались в смрадные стоки, продолбленные
из общих нумеров к общей клоаке, где людская кровь кощунственно
смешивалась с нечистотами.
невинный человек, оклеветанный вымогателями, молвивший неосторожное слово,
злосчастный неплательщик налогов. Или страшный убийца, не щадивший
ребенка, вор, который не брезговал сумой нищего. Узники - угнетенные.
Сейчас все были как братья.
освобожденных, вознося их вверх, как знамена, чтобы все могли разделить
радость. И - познать живое свидетельство своей силы, ломающей даже тюрьмы.
прорвавшей плотину, освобожденного давили не замечая.
палаческим серпом:
испещренная пятнами дымных факелов, толпа ворвалась в тихую улицу.