войско, у Радзивилла - несколько тысяч милиции, Потоцкие, Любомирские,
Огинские - что же перед ними фамилия?
округах, - сказал Подбипента. - Князь-воевода слеп и не видит опасности -
развлекается да угощается; гетман стар и слаб... А мы, что стоим за их
плечами, - если они упадут - будем отданы в жертву неприятелю.
бедняки, попадемся.
мог опасаться, как бы Паклевский не преследовал его так, как он когда-то
угнетал других в трибунале, когда имел за собой протекцию.
скрывать и умалчивать... я знаю, что будет. Пан Богуш покачает головой,
князь выстрелит из пистолета и гаркнет во все горло, гетман пожмет
плечами, а на другой день они опять соткут какие-нибудь надежды из паутины
и скажут, что Подбипенте все это приснилось...
долго обдумывал и давал себе выговоры за то, что не был достаточно
терпелив во время переговоров; ему казалось теперь, что надо попытаться
каким-нибудь способом еще попытать счастья; тут он вдруг припомнил отца
Елисея у доминиканцев и, хотя ни разу в жизни не видел его, но решил
воспользоваться своим свойством с ним и выразить ему свое почтение, а в то
же время попробовать - нельзя ли сделать его посредником.
монастырь. Но, когда он попросил провести себя к ксендзу Елисею, пришлось
обратиться за разрешением к настоятелю, так как никто здесь не знал
подкомория. Отец Целестин, расспросив подробно приезжего и дав ему понять,
что святой человек отличается некоторою резкостью и странностями, позволил
ему пройти в его келью. Это был час, когда старец кормил своих воробьев;
увидев входившего к нему незнакомого человека, он закрыл окно и сделал
несколько шагов навстречу гостю.
подкоморий, - если бы не пришел поклониться святому отцу... Я горжусь тем,
что меня связывают с вами кровные узы.
кроме Отца в небе и братьев-доминиканцев на земле.
Елисей, очевидно, поддерживал отношения с Паклевскими и был предубежден
против него.
- я приношу вам жалобу на прием, сделанный мне Паклевскими, от которого у
меня сердце разрывается.
заповедь Божию, я должен был слушаться воеводича как отца; а он не
позволял нам встречаться.
послушании заповеди и родительской власти! Вот-то, верно, болело у вас
сердце!
глаза, я летел сюда как одержимый, чтобы с открытым сердцем протянуть им
руку! И что же? Паклевская приняла меня с презрением, а сын ее - как
чужого. Даже говорить не желал. Я уехал от них в слезах...
- Если они меня не хотят слушать, то, может быть, голос святого
капеллана...
тому же я, как чужой им, могу заблуждаться. Думается мне вот что: Беата,
сестра вашей жены, долгие годы жила в отчуждении от семьи и терпела нужду;
дайте ей доказательство вашей любви - не в словах, а на деле, - это
заставит ее одуматься, она, наверное, ничего от вас не примет, но должна
будет признать, что вы относитесь к ней по-братски.
что для него свет не будет темен; а у меня четверо заморышей, и все такие
худые, несчастные, которым нужно что-нибудь оставить, потому что они сами
ничего не сумеют заработать... Но, в конце концов, дорогой отец, - что
важно? Дело - делом, пусть люди судят, а правительство утверждает
приговор; но ведь мне всего важнее любовь и мир, да добрый пример...
со стыдом, - горячо заговорил Кунасевич, - вот я вернусь домой, жена
придет в отчаяние...
виноваты, - сказал он неторопливо, - но вы дайте мне письменное обещание,
что ни в чем не будете противиться воле покойного.
Scripta manet, отец! Ты хочешь, чтобы я связал себя собственноручной
подписью? Во имя Отца и Сына! Да за кого же вы меня принимаете? Хе, хе!
обнаруживала ясно, что подкоморий совсем не знал отца Елисея и относился к
нему, как к обыкновенному человеку, с которым можно было разговаривать
по-человечески.
родился при Саксонце; полвека с лишком на моих плечах.
- сказал отец Елисей, - но как же ты заботишься, чтобы озолотить этот
остаток жизни, не думая о вечности? Боишься собственноручного заявления,
готов судиться, чтобы урвать что-нибудь для себя и детей, и не побоишься
взвалить тяжесть на душу, лишь бы мошна была полна. Ох, бедный ты мой!
проповеди, а за помощью и советом.
как они сейчас же в драку. Взгляни-ка, сударь. Это совсем как у людей!
начинал понимать, почему настоятель называл старца чудаком.
чуприну, - что я шел к вашему преподобию с приятной надеждой, как к
духовному лицу святой жизни, что вы во имя Христа помирите нас, а вы...
тебе удобнее было укусить! Эге!
Елисей. - Ты пришел ко мне, считая меня добродушным простаком, погруженным
в мысли о небесном, пришел за тем, чтобы с моею помощью опутать невинных.
Разве так хорошо делать? Ведь мы же знаем тебя!
Господь Бог научил меня читать в людских сердцах: дела твои
свидетельствуют о беспокойстве, которое тебя привело ко мне, и о том, что
ты грешен, несправедлив в том, что делаешь, а хочешь, чтобы слуга Божий
помогал тебе и загораживал собой!
грешник! Бог с тобой! Я лучше останусь с воробьями.
пробормотав что-то, он хотел объясниться, потом махнул рукой, оглядел
келью и, не прощаясь, вышел вон.
весело приветствовал его.
сказать!
чудак, но святой человек.