уходили в дозор.
среди матросов большие разговоры. Дело в том, что у нас на верхней палубе
был устроен из досок хлев. В него загнали рогатый скот, купленный у
аннамитов. Быки были меньше мадагаскарских, но достаточно жирные. Что-то
сурово жуткое было в их взгляде, когда они, поворачивая голову, косились
исподлобья на людей, словно знали, что обречены на съедение, иногда одного
из них выводили из хлева на другую часть палубы и резали, остальные, почуяв
кровь, начинали бунт. Каждый из них, круто изгибая шею, мотал головою, бил
копытом о палубу и, вздрагивая, издавал тревожный рев.
палубе броненосца. Но это продолжалось недолго. Скоро они уставали и,
затихая, устремляли взгляды в сторону носовой части судна. Там, на баке,
зарезанный бык, приподнятый стрелой в воздух, висел на веревках животом
вверх с распяленными ногами. Мясники, работая острыми ножами, сдирали с него
шкуру. Потом, когда он весь был ободран, разрезали ему живот и вынимали из
него внутренности, еще теплые, с поднимающимся от них паром. А живые быки
недоуменно, с жуткой безнадежностью продолжали смотреть на страшное зрелище
и медленно жевали положенное им сено. Понимали ли они, что их тоже ждет
такая же участь? Среди них находилась одна только корова, и та была худая, с
резко обозначившимися ребрами. По-видимому, она страдала какой-то болезнью.
Во всяком случае, попав на броненосец, она почти совсем не ела сена. Сколько
ни старался матрос-скотник выходить ее, подкармливая оставшимся от команды
хлебом, - ничего не помогало. С каждым днем ей становилось все хуже.
Смертной тоской наливались ее большие темные глаза с поволокой, немножко
глуповатые, но вместе с тем необычайно кроткие. А в субботу она не могла уже
встать и после обеда, лежа боком на палубе, начала задыхаться.
офицер, отдавая такое распоряжение, вероятно, не подумал о его последствиях.
Но приказ был отдан - нужно его исполнить. Больную корову перевезли на тачке
на другое место палубы. В это время она уже была в агонии. Когда ей
перерезали горло, то кровь, начавшая уже свертываться, не била, как
обыкновенно, фонтаном, а еле-еле сочилась.
то, что в офицерском камбузе повар со своим помощником выбивались из сил,
приготовляя для кают-компании и жареных цыплят, и пасху, и пироги, и много
других изысканных блюд.
солнцем, будто сдвинулись плотнее и, обступив бухту полукругом, стояли,
точно на страже. На берегу, где приютились бедные хижины туземцев, замерцали
огни, золотыми столбами отражаясь в сонной воде.
палубу. Там пропели ежедневно повторяемые молитвы, и мы в ожидании заутрени
разошлись, не разбирая на этот раз коек.
приближение праздника. Несколько человек из команды сосредоточенно работали
над тем, чтобы всему придать пасхальный вид. Одни, устраивая походную
церковь, устанавливали алтарь, укрепляли иконы и расставляли подсвечники,
другие всюду развешивали флаги, зелень и электрические люстры.
вахтенных, находился здесь. Команда оделась в белые чистые форменки.
серебряными погонами на плечах. Перед алтарем, приподняв немного свою
огненно-рыжую бороду и глядя на царские врата, застыл в молитвенной позе
священник отец Паисий. Вспыхнули электрические люстры, загорелись перед
иконами свечи, разлив по всей палубе ослепительный блеск. Все приняло
торжественный вид. Только лица матросов были пасмурны.
изнуренность и усталость.
предварительно свои седые усы, приблизился к священнику и начальственным
тоном произнес:
испарениями человеческих тел, стал удушливым. Матросы выходили из церкви на
срезы или на верхнюю палубу, чтобы освежиться прохладой.
священник, сопровождаемый хором певчих. Неся в руке крест с трехсвечником,
украшенным живыми цветами, весь сияя золотом и голубей вышивкой своей ризы,
он медленной поступью направился в кормовую часть судна. За ним тронулись
офицеры и длинной вереницей потянулись матросы. Пробираясь по узкому
офицерскому коридору сначала левого борта, а потом правого, процессия
обошла, вокруг машинного кожуха и снова вернулась назад. Не доходя до
алтаря, она остановилась перед занавесью, сделанной из больших красных
флагов.
начали подтягивать и остальные матросы. Басы, расшатываясь, мощно потрясали
воздух, а чей-то высокий и страстный тенор, выделяясь из общего гула,
трепетно взлетал над головами людей, словно стремился, утомленный этим
царством железа и смерти, вырваться на безграничный простор моря.
красивому обману. Чем-то далеким и родным повеяло на меня. Когда-то я
встречал этот праздник в своей деревне, в кругу близких и дорогих сердцу
людей, и воспоминания об этом расцвели в моей душе. Но с тех пор прошло
много лет, много новых впечатлений, взбудораживающих мозг, наслоилось в моем
сознании. Я привык ставить вопросы перед самим собою. Что за нелепость
творят над нами? Мы встречаем праздник, называемый праздником всепрощения и
любви, готовясь к бою. Под нами, в глубине броненосца, в бомбовых погребах,
хранятся пятьсот тона пороха и смертоносных снарядов, предназначенных для
уничтожения людей, которых мы никогда не видали в лицо.
безоблачным небом, разливающим дрожащие струи звезд, о чем-то грезил
миллионнолетний океан. На горах кое-где виднелись горящие костры. Чтобы не
выдать неприятелю места стоянки нашей эскадры, все огни на ней были скрыты.
Смутно чернели в темноте контуры кораблей. Лишь изредка, если вблизи
замечалась лодка туземца или что-нибудь подозрительное, скользил по воде
яркий луч прожектора, но через минуту-две он мгновенно исчезал, и тогда
снова водворялась тьма.
замолкали. По-видимому, никому не хотелось говорить. Так хороша, так пахуча
была тропическая ночь! И только тогда, когда зашла речь о зарезанной корове,
сразу все оживились:
кают-компанию корову отдать. Кушайте, мол, господа офицеры, на доброе
здоровье.
службист.
зубоскалят! Марш в церковь, так вашу...
на брань боцмана.
даровав". В тихом море теплой ночью, под раскрытым, нарядно сверкающим небом
это звучало особенно красиво. Казалось, что голоса хоря, вырвавшись на
простор, радостно уносятся вдаль, чтобы всюду возвестить хвалу жизни.
живой твари. Она сама попрана распятьем на кресте. Не будет больше смерти?
Свержин Владимир
Грабб Джеф
Прозоров Александр
Андреев Николай
Кервуд Оливер Дж.
Майер Стефани