пачку папирос, закурил и кинул все так же кратко:
пустилась в рассказ о том, что она так любила покойного брата,
отца девочки, что ради него осталась в девушках, что это ему
принадлежал этот постоялый двор, что его жена умерла уже
двенадцать лет тому назад, а он сам восемь и все завещал в
пожизненное владение ей, старухе, что дела стали очень плохи в
этом совсем опустевшем городке...
что-то свое. Девочка вбежала с полным кувшином, он, взглянув на
нее, так крепко затянулся окурком, что обжег кончики острых
черных пальцев, поспешно закурил новую папиросу и раздельно
сказал, обращаясь к старухе, глухоту которой уже заметил:
нальет мне вина.
от болтливости к резкой краткости, и стала сердито кричать:
стелить тебе постель в верхней комнате.
приказания, опять выскочила вон, быстро затопала по лестнице
наверх.
сдвинул феску с потного лба.
нет постояльцев, -- а их теперь почти никогда нет! -- они спят
в другой нижней половине дома, -- вот тут, напротив, -- указала
она рукой в сени и опять пустилась в жалобы на плохие дела и на
то, что все стало очень дорого и что поэтому поневоле
приходится брать дорого и с проезжих...
слушая ее. -- А утром ты дашь мне только кофе. Значит, ты
можешь теперь же счесть, сколько с меня следует, и я сейчас же
расплачусь с тобой. -- Посмотрим только, где у меня мелкие
деньги, -- прибавил он и вынул из-под бурнуса мешочек из
красной мягкой кожи, развязал, растянул ремешок, который
стягивал его отверстие, высыпал на стол кучку золотых монет и
сделал вид, что внимательно считает их, а старуха даже
привстала со скамьи возле очага, глядя на монеты округлившимися
глазами.
душную, горячую темноту, в которой остро светились щели
ставней, закрытых за двумя такими же маленькими, как и внизу,
окнами, ловко вильнула в темноте мимо круглого стола посреди
комнаты, отворила окно и, толкнув, распахнула ставни на сияющую
лунную ночь, на огромное светлое небо с редкими звездами. Стало
легче дышать, стал слышен поток в долине. Девочка высунулась из
окна, чтобы взглянуть на луну, не видную из комнаты, стоявшую
все еще очень высоко, потом взглянула вниз: внизу стояла и,
подняв морду, глядела на нее собака, приблудным щенком
забежавшая откуда-то лет пять тому назад на постоялый двор,
выросшая на ее глазах и привязавшаяся к ней с той преданностью,
на которую способны только собаки.
спишь?
отворенной двери в сени.
-- На место!
красным огоньком глаз.
разговаривавшая с ней, как с человеком. -- Почему ты не спишь,
глупая? Это луна так тревожит тебя?
вверх мордой, опять тихо взвизгнула. Девочка пожала плечом.
Собака была для нее тоже самым близким, даже единственным
близким существом на свете, чувства и помыслы которого казались
ей почти всегда понятными. Но что хотела выразить собака
сейчас, что ее тревожило нынче, она не понимала и потому только
строго погрозила пальцем и опять приказала притворно сердитым
шепотом:
подумала о ней... Возможно, что ее тревожил этот страшный
марокканец. Почти всегда встречала она постояльцев двора
спокойно, не обращала внимания даже на таких, что с виду
казались разбойниками, каторжниками. Но все же случалось, что
на некоторых кидалась она почему-то как бешеная, с громовым
ревом, и тогда только она одна могла смирить ее. Впрочем, могла
быть и другая причина ее тревоги, ее раздражения -- эта жаркая,
без малейшего движения воздуха и такая ослепительная,
полнолунная ночь. Хорошо слышно было в необыкновенной тишине
этой ночи, как шумел поток в долине, как ходил, топал копытцами
козел, живший на скотном дворе, как вдруг кто-то, -- не то
старый мул постоялого двора, не то жеребец марокканца, -- со
стуком лягнул его, а он так громко и гадко заблеял, что,
казалось, по всему миру раздалось это дьявольское блеяние. И
девочка весело отскочила от окна, растворила другое, распахнула
и там ставни. Сумрак комнаты стал еще светлее. Кроме стола, в
ней стояли у правой от входа стены, изголовьями к ней, три
широких кровати, крытые только грубыми простынями. Девочка
откинула простыню на первой от входа кровати, поправила
изголовье, вдруг сказочно осветившееся прозрачным, нежным
голубоватым светом: это был светляк, севший на ее челку. Она
провела по ней рукой, и светляк, мерцая и погасая, поплыл по
комнате. Девочка легонько запела и побежала вон.
что-то негромко, но настойчиво и раздраженно говорил старухе.
Старуха отрицательно мотала головой. Марокканец вздернул
плечами и с таким злобным выражением лица обернулся к вошедшей
девочке, что она отшатнулась.
за мной.
лестнице, как стучал за ней башмаками марокканец, и вышла
наружу. Собака, лежавшая у порога, тотчас вскочила, взвилась и,
вся дрожа от радости и нежности, лизнула ей в лицо.
оттолкнула ее и села на пороге. Собака тоже села на задние
лапы, и девочка обняла ее за шею, поцеловала в лоб и стала
покачиваться вместе с ней, слушая тяжелые шаги и гортанный
говор марокканца в верхней комнате. Он что-то уже спокойнее
говорил старухе, но нельзя было разобрать что. Наконец он
сказал громко:
для питья на ночь.
старухи.
его боюсь.
значит, думаешь, что я опять сама пойду с моими ногами да еще в
темноте и по такой скользкой лестнице? И совсем нечего бояться
его. Он только очень глупый и вспыльчивый, но он добрый. Он все
говорил мне, что ему жалко тебя, что ты девочка бедная, что
никто не возьмет тебя замуж без приданого. Да и правда, какое
же у тебя приданое? Мы ведь совсем разорились. Кто теперь у нас
останавливается, кроме нищих мужиков!
девочка.
он не вмешивался в чужие дела... Вот он и обиделся...
что-нибудь подарить тебе за это. Иди, говорю!
верхней комнаты, марокканец лежал на кровати уже совсем
раздетый: в светлом лунном сумраке пронзительно чернели его
птичьи глаза, чернела маленькая коротко стриженная голова,
белела длинная рубаха, торчали большие голые ступни. На столе
среди комнаты блестел большой револьвер с барабаном и длинным
дулом, на кровати рядом с его кроватью белым бугром была
Нортон Андрэ
Прозоров Александр
Суворов Виктор
Акунин Борис
Березин Федор
Орлов Алекс