трупики попригляднее пред другими. Что вы на меня так странно смотрите?
- Вы очень больны? - с участием спросила она, как-то особенно в него
вглядываясь. - Боже! И этот человек хочет обойтись без меня!
- Слушайте, Даша, я теперь вс¬ вижу привидения. Один бесенок предлагал мне
вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофевну, чтобы порешить с моим
законным браком, и концы чтобы в воду. Задатку просил три целковых, но дал
ясно знать, что вся операция стоить будет не меньше как полторы тысячи. Вот
это так рассчетливый бес! Бухгалтер! Ха, ха!
- Но вы твердо уверены, что это было привидение?
- О, нет, совсем уж не привидение! Это просто был Федька-Каторжный,
разбойник, бежавший из каторги. Но дело не в том; как вы думаете, что я
сделал? Я отдал ему все мои деньги из портмоне, и он теперь совершенно
уверен, что я ему выдал задаток!..
- Вы встретили его ночью, и он сделал вам такое предложение? Да неужто вы
не видите, что вы кругом оплетены их сетью!
- Ну пусть их. А знаете, у вас вертится один вопрос, я по глазам вашим
вижу, - прибавил он с злобною и раздражительною улыбкой.
Даша испугалась.
- Вопроса вовсе нет и сомнений вовсе нет никаких, молчите лучше! -
вскричала она тревожно, как бы отмахиваясь от вопроса.
- То-есть вы уверены, что я не пойду к Федьке в лавочку?
- О, боже! - всплеснула она руками, - за что вы меня так мучаете?
- Ну, простите мне мою глупую шутку. Должно быть, я перенимаю от них дурные
манеры. Знаете, мне со вчерашней ночи ужасно хочется смеяться, вс¬
смеяться, беспрерывно, долго, много. Я точно заряжен смехом... Чу! Мать
приехала; я узнаю по стуку, когда карета ее останавливается у крыльца.
Даша схватила его руку.
- Да сохранит вас бог от вашего демона и... позовите, позовите меня скорей!
- О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с
насморком, из неудавшихся. А ведь вы, Даша, опять не смеете говорить
чего-то?
Она поглядела на него с болью и укором и повернулась к дверям.
- Слушайте! - вскричал он ей вслед, с злобною, искривленною улыбкой. -
Если... ну там, одним словом, если... понимаете, ну, если бы даже и в
лавочку, и потом я бы вас кликнул, -пришли бы вы после-то лавочки?
Она вышла не оборачиваясь и не отвечая, закрыв руками лицо.
- Придет и после лавочки! - прошептал он подумав, и брезгливое презрение
выразилось в лице его. - Сиделка! Гм!.. А впрочем мне, может, того-то и
надо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Все в ожидании.
I.
Впечатление, произведенное во всем нашем обществе быстро огласившеюся
историей поединка, было особенно замечательно тем единодушием, с которым
все поспешили заявить себя безусловно за Николая Всеволодовича. Многие из
бывших врагов его решительно объявили себя его друзьями. Главною причиной
такого неожиданного переворота в общественном мнении было несколько слов,
необыкновенно метко высказанных вслух одною особой, доселе не
высказывавшеюся, и разом придавших событию значение, чрезвычайно
заинтересовавшее наше крупное большинство. Случилось это так: как раз на
другой же день после события, у супруги предводителя дворянства нашей
губернии, в тот день именинницы, собрался весь город. Присутствовала или
вернее первенствовала и Юлия Михайловна, прибывшая с Лизаветой Николаевной,
сиявшею красотой и особенною веселостью, что многим из наших дам, на этот
раз, тотчас же показалось особенно подозрительным. Кстати сказать: в
помолвке ее с Маврикием Николаевичем не могло уже быть никакого сомнения.
На шутливый вопрос одного отставного, но важного генерала, о котором речь
ниже, Лизавета Николаевна сама прямо в тот вечер ответила, что она невеста.
И что же? Ни одна решительно из наших дам этой помолвке не хотела верить.
Все упорно продолжали предполагать какой-то роман, какую-то роковую
семейную тайну, совершившуюся в Швейцарии, и почему-то с непременным
участием Юлии Михайловны. Трудно сказать, почему так упорно держались все
эти слухи, или так-сказать даже мечты, и почему именно так непременно
приплетали тут Юлию Михайловну. Только что она вошла, все обратились к ней
со странными взглядами, преисполненными ожиданий. Надо заметить, что по
недавности события и по некоторым обстоятельствам, сопровождавшим его, на
вечере о нем говорили еще с некоторою осторожностию, не вслух. К тому же
ничего еще не знали о распоряжениях власти. Оба дуэлиста, сколько известно,
обеспокоены не были. Все знали, например, что Артемий Павлович рано утром
отправился к себе в Духово, без всякой помехи. Между тем все, разумеется,
жаждали, чтобы кто-нибудь заговорил вслух первый и тем отворил бы дверь
общественному нетерпению. Именно надеялись на вышеупомянутого генерала и не
ошиблись.
Этот генерал, один из самых осанистых членов нашего клуба, помещик не очень
богатый, но с бесподобнейшим образом мыслей, старомодный волокита за
барышнями, чрезвычайно любил между прочим в больших собраниях заговаривать
вслух, с генеральскою вескостью, именно о том, о чем все еще говорили
осторожным шепотом. В этом состояла его, как бы так-сказать, специальная
роль в нашем обществе. При этом он особенно растягивал и сладко выговаривал
слова, вероятно заимствовав эту привычку у путешествующих за границей
русских, или у тех прежде богатых русских помещиков, которые наиболее
разорились после крестьянской реформы. Степан Трофимович даже заметил
однажды, что чем более помещик разорился, тем слаще он подсюсюкивает и
растягивает слова. Он и сам впрочем сладко растягивал и подсюсюкивал, но не
замечал этого за собой.
Генерал заговорил как человек компетентный. Кроме того, что с Артемием
Павловичем он состоял как-то в дальней родне, хотя в ссоре и даже в тяжбе,
он сверх того, когда-то, сам имел два поединка и даже за один из них сослан
был на Кавказ в рядовые. Кто-то упомянул о Варваре Петровне, начавшей уже
второй день выезжать "после болезни", и не собственно о ней, а о
превосходном подборе ее каретной серой четверни, собственного
Ставрогинского завода. Генерал вдруг заметил, что он встретил сегодня
"молодого Ставрогина" верхом... Все тотчас смолкли. Генерал почмокал губами
и вдруг провозгласил, вертя между пальцами золотую, жалованную табатерку:
- Сожалею, что меня не было тут несколько лет назад... то-есть я был в
Карлсбаде... Гм. Меня очень интересует этот молодой человек, о котором я
так много застал тогда всяких слухов. Гм. А что, правда, что он помешан?
Тогда кто-то говорил. Вдруг слышу, что его оскорбляет здесь какой-то
студент, в присутствии кузин, и он полез от него под стол; а вчера слышу от
Степана Высоцкого, что Ставрогин дрался с этим... Гагановым. И единственно
с галантною целью подставить свой лоб человеку взбесившемуся; чтобы только
от него отвязаться. Гм. Это в нравах гвардии двадцатых годов. Бывает он
здесь у кого-нибудь?
Генерал замолчал, как бы ожидая ответа. Дверь общественному нетерпению была
отперта.
- Чего же проще?-возвысила вдруг голос Юлия Михайловна, раздраженная тем,
что все вдруг точно по команде обратили на нее свои взгляды. - Разве
возможно удивление, что Ставрогин дрался с Гагановым и не отвечал студенту?
Не мог же он вызвать на поединок бывшего крепостного своего человека!
Слова знаменательные! Простая и ясная мысль, но никому однако не
приходившая до сих пор в голову. Слова, имевшие необыкновенные последствия.
Вс¬ скандальное и сплетническое, вс¬ мелкое и анекдотическое разом
отодвинуто было на задний план; выдвигалось другое значение. Объявлялось
лицо новое, в котором все ошиблись, лицо почти с идеальною строгостью
понятий. Оскорбленный на смерть студентом, то-есть человеком образованным и
уже не крепостным, он презирает обиду, потому что оскорбитель - бывший
крепостной его человек. В обществе шум и сплетни; легкомысленное общество с
презрением смотрит на человека, битого по лицу; он презирает мнением
общества, не доросшего до настоящих понятий, а между тем о них толкующего.
- А между тем мы с вами, Иван Александрович, сидим и толкуем о правых
Белоусов Валерий
Куликов Роман
Афанасьев Роман
Семенова Мария
Браун Дэн
Плотников Александр