свечей, перед ним лежал уже знакомый нам список.
Черевенские -- захудалый дворянский род. Это не то... Чернышевы -- этих
много, здесь тебе и графы, и князья... Черкасские -- этих тоже пруд пруди...
Котов? Разве что бестужевские бумаги передал ему брат, а этот неведомый
"Чер. --. ский" их похитил, и Котова заодно прихватил... Нет, не то... Ты
болван, Василий Лядащев! Думай же... О чем? Скажем, о Сашиной поездке с
Бергером. Может, он мне не все сказал? В глупую голову и хмель не лезет. Во
всяком случае глаз с этого прыткого юноши спускать нельзя. Слишком он часто
и неожиданно возникает в горячих местах... "
старого гостиного двора, как и прежде, кружились голуби, в лавках суетился
народ, шла бойкая торговля суконными и сурожскими тканями, золотом,
серебром, книгами... Когда-то здесь мать купила ему "Историю войн
Навуходоносора". Книга была так велика, что он смог пронести ее сам только
десять шагов. "Отдай Гавриле, милый, -- со смехом сказала тогда мать. -- Эта
книга еще тяжела для тебя". -- "Мы понесем ее вместе", -- ответил Никита, не
выпуская из рук драгоценную книгу. Так они и шли до самого дома, неся
"Историю войн", как тяжелый сундук.
только угадать, где находится тот лаз -- овальная дыра в чугунной решетке,
-- через которую он мальчишкой пробирался на берег Невы, чтобы издали
наблюдать за каменными бастионами и куртинами Петропавловской крепости.
фонарного столба, поворот... и он увидел родительский дом.
голоса, и на крыльцо проворно вышел дворецкий Лука.
дворецкого.
кинулась разгружать карету. Гаврила засуетился:
веревки-то! Осторожно развязывай! Это ко мне. Это к барину. Это ко мне...
это тоже мое...
обретаются теперь в новом дому на Невской першпективе. Мне ведено передать,
что дом этот -- ваша собственность.
эту гостиную. Она сияла чистотой, нигде ни пылинки. Начищенные подсвечники
пускали солнечных зайчиков на стены. Мебель, знакомая с детства: круглый,
инкрустированный медью, столик на точеных ножках, резные голландские стулья,
горка с серебряной посудой.
в чем не чувствовал стеснения. Своей щедростью он как бы говорил -- ты
вырос, ты имеешь право на самостоятельность, но за этими словами слышались
другие -- ты должен быть самостоятельным, живи один, ты сам по себе, у меня
теперь другая семья...
образовали сплошной золотой ковер -- до потолка, до неба. Отец не только
оставил ему свою библиотеку, он купил массу новых изданий. Книги со всего
света: Париж, Гамбург, Лондон... Спасибо, отец.
Как напоминание, как вздох -- вышивки матери на стене, а под ними крашеный
синий ларец с игрушками: серый в яблоках конь с выдранным хвостом, пиратская
галера, отец привез из Дрездена на рождество.
библиотеке. Старый дворецкий сам прислуживал за обедом. На секунду показался
озабоченный Гаврила.
сохранности, а при разгрузке разбили. И надумали, шельмы, полакомиться
остатками. Ванька Косой себе рот до уха располосовал. Швы надо наложить, а у
него на щеке пустулы. Запустили вы дворню, Лука Аверьянович. Рожи у всех
немытые, у Саньки-казачка трахома...
болячки дворни слушать. Распустил тебя Никита Григорьевич по доброте своей.
сидел с протянутым бокалом в руке, а Лука стоял рядом и тонкой струйкой
наливал в этот бокал токайское, но это не помешало старому слуге вырвать из
рук Гаврилы письмо: "Так ли подают? " Он поставил бутылку на стол,
распечатал конверт, положил письмо на поднос и протянул с поклоном.
"Любимый друг мой, дорогой сын Никита Григорьевич! Зело сожалею, что встреча
наша с тобой омрачена столь роковым событием. Тошно и скучно мне, друг мой!
Уповаю только на бога, в нем ищу силы. С Надеждой Даниловной, маменькой
твоей, от великой печали приключилась болезнь. Врач Круз велел ей поболее
шевелиться, но она из дому не выходит, а проводит свое время в слезах и
молитвах. Приезжай к нам завтра поутру. Любящий родитель твой... "
Никита.
повернулся убить вашу радость. Беда у нас... Братец ваш, Константин
Григорьевич, десять дней назад скончаться изволили.
лопнуло, и вино, мешаясь с кровью, потекло по манжету рубашки.
в карман его камзола, куда сам всегда клал платок:
обернул платком порезанную руку. -- Омнибус, голубчик мой, коммунис. Что ж
вы так-то... А?
становятся неподвластными мысли, поведение и чувства. По слабому шороху за
дверью он угадывал где-то рядом Гаврилу. "Тоже не спит, -- думал он с
благодарностью. -- Только бы не лез с успокоительными каплями". Шорох
затихал, и Никита тут же забывал про Гаврилу и опять возвращался к мыслям об
отце. Он пытался представить себе его лицо и не мог, искал в лексиконе
памяти слова сочувствия, утешения и не находил. Потом вдруг с удивлением
обнаружил, что уже не лежит, а ходит по комнате, старательно измеряя шагами
периметр спальни и считает вслух:
каких-то конкретных, знакомых людях, а о людях вообще, принесла неожиданное
облегчение. Он представил себе огромный мир, населенный одинокими,
несчастными, обездоленными... Но если он, тоже одинокий и несчастный, так
понимает всех и сочувствует им, то значит есть кто-то в мире, который тоже
жалеет его в эту минуту. И еще вспоминалась Анна Гавриловна и бумаги,
отданные Алешкой. Завтра он поговорит об этом с отцом. Если посмеет.
и жалея их всем сердцем, сказал матери: "Когда я вырасту, стану Христом. Я
возьму на себя все грехи, и люди попадут в рай". "Милый, так нельзя
говорить, -- ответила мать с улыбкой, -- это большой грех. Человек должен
отвечать только за себя. Нельзя посягать на боговы дела... "
разрешатся именно так? Я надеялся, что все как-нибудь устроится. Но не такой
же ценой, господи... Неужели я так закостенел в своем эгоизме и черствости,
что даже невинная детская душа... " -- Никита поймал себя на мысли, что
обращается не к Богу, а к покойной матери и даже слышит ее слова: "Милый,
грешно так думать. Ты пожалей брата, пожалей... "
Алешка не был игрой воображения, а стоял рядом.
законным князем Оленевым? -- спросил он его. Алексей страдальчески сморщился
и исчез. -- Да что я в самом деле? Нельзя просто так вымолить чью-то любовь.
Человеком надо быть хорошим, вот что...
утреннего обтирания. Никита припал к кувшину и пил до тех пор, пока не
почувствовал, как в животе булькает вода. Тогда он лег, закрыл глаза: "Вот и
легче стало... Надо просто жить... по возможности быть добрым, честным... "
полные глубокого смысла и красоты картины или, нет... он врач и может
излечить любую хворь. Он спасет от смерти человека, над которым священник
читает уже глухую исповедь*. Кто этот человек? Нет, не отец, боже избавь...
Он вдруг представил себя на смертном одре, и это не было страшно, потому что
священником был тоже он сам, и врач, неслышно входящий в комнату... тоже он,
Никита Оленев. Он был един в трех лицах -- умирал, исповедовал и лечил. И
это было прекрасно.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Зыков Виталий
Сапковский Анджей
Никитин Юрий
Суворов Виктор