Чтение 55–й страницы книги ~Сияние~

Джек обнаружил, что стоит на противоположном конце столовой, под
двустворчатыми дверями бара "Колорадо", где в ту ночь сорок пятого года
шла дармовая пьянка.

(Пузом к стойке. Пардон! Выпивка - за счет заведения.)

Он прошел в дверь и дальше, в окутывающую бар глубокую тень. Тут
случилось нечто странное. Джек уже заходил сюда раньше, а один раз - чтобы
сверить оставленный Уллманом инвентаризационный список, поэтому знал, что
в баре хоть шаром покати. Но сейчас, в смутном свете, сочившемся из
столовой (которая и сама освещалась тускло, поскольку окна загораживал
снег) ему почудилось, будто он видит заговорщически подмигивающие из-за
стойки бесконечные ряды бутылок, сифоны и даже пиво, капающее из всех трех
надраенных до блеска кранов. Да, Джек сумел даже почувствовать запах пива
- влажный дрожжевой аромат закваски, ничем не отличающийся от того
тончайшего тумана, что каждый вечер окутывал лицо его отца, когда тот
возвращался с работы домой.

С расширившимися глазами Джек пошарил по стене в поисках выключателя.
Над стойкой зажегся неяркий, интимный свет - он шел от трех колец
двадцативаттных лампочек, посаженных на люстры, имитирующие тележные
колеса.

Все полки были пусты. Там еще даже толком не скопилась пыль. Пивные
краны, как и идущие от них хромированные трубки, были сухими. Справа и
слева его окружали обитые бархатом кабинки с высокими спинками: каждую
сконструировали так, чтобы создать сидящей внутри парочке максимум
уединения. Дальше, по другую сторону красного ковра, закрывающего пол,
стояли сорок высоких табуреток. Все они были обиты кожей. На каждой
уцелело выпуклое тавро, которое некогда носила корова в стаде: "Г-Кружок",
"Д-Бар" (очень подходяще), "У-Трясун", "Лодырь Би".

Джек приблизился, легонько качнув в смущении головой: ему вспомнился
тот день на детской площадке... но что толку думать об этом? И все же он
мог поклясться, что смутно видел эти бутылки, так, как видишь темные
силуэты мебели в комнате с задернутыми шторами. Единственное, что осталось
- запах пива, но Джек знал: через определенный срок этот запах въедается
во все деревянное в любом баре на свете, и ни один из изобретенных
очистителей не в состоянии его искоренить. Но здесь запах казался
резким... чуть ли не свежим.

Усевшись на табуретку, он оперся локтями на обитый мягкой кожей край
стойки. По левую руку оказалась вазочка для арахиса - сейчас, разумеется,
пустая. Первый раз за девятнадцать месяцев Джек зашел в бар и - его
обычное везение! - тот оказался пуст, проклятый. Все равно на него мощной
мучительной волной накатила тоска по прежним временам, а страстное
физиологическое желание выпить распространилось от живота Джека к гортани,
рту и носу. Ему казалось, что по дороге оно заставляет живые ткани
съеживаться, ссыхаться и требовать чего-нибудь влажного, холодного... да
побольше.

С дикой, безумной надеждой Джек еще раз взглянул на полки, но те были
по-прежнему пусты. Он обиженно и смущенно ухмыльнулся. Пальцы, медленно
сжавшиеся в кулаки, оставили на обитой кожей стойке бара крошечные
царапины.

- Привет, Ллойд, - сказал Джек. - Сегодня вечером дела не очень-то
идут, а?

Ллойд подтвердил. Ллойд поинтересовался, что Джек будет пить.

- Честное слово, я рад, что ты спросил, - сказал Джек. - Правда, рад.
Оказывается у меня в кошельке - две двадцатки и две десятки, и я уж начал
бояться, что сидеть им там до следующего апреля. Тут ведь поблизости ни
одного "Семь-одиннадцать", можешь себе представить? А я-то думал, эти
тошниловки завелись уже и на луне, мать ее так.

Ллойд выразил сочувствие.

- Ну, так вот что, - объявил Джек. - Налей-ка мне ровно двадцать
мартини. Ровно двадцать, так вот, казанг. По одному за каждый месяц, что я
был в завязке, и стаканчик для кайфа. Можешь это сделать, а? Ты не слишком
занят?

Ллойд сказал, что вовсе не занят.

- Молодчина. Выстроишь этих марсиан вдоль стойки, а я всех прикончу
по очереди. Бремя белого человека, Ллойд, дружище.

Ллойд повернулся к нему спиной, чтобы заняться работой. Джек полез в
карман за кошельком и вместо денег вытащил флакон экседрина. Бумажник
остался на столе в спальне, а его женушка, которая влезет и под шкуру,
выперла Джека за дверь. Неплохо, Венди. Сука поганая.

- Кажется, меня одолело легкомыслие, - сообщил Джек. - Кстати, как
там мой кредит на вашей точке?

Ллойд ответил, что с кредитом все в порядке.

- Великолепно. Ты мне нравишься, Ллойд. Остальные всегда тебе и в
подметки не годились. Будь я проклят, от Барра до Портлэнда (штат Мэн) ты
- лучший владелец пивнушки. Ну, к слову сказать, даже до Портлэнда, штат
Орегон.

За такие слова Ллойд выразил благодарность.

Сбив крышечку с флакона с экседрином, Джек вытряс пару таблеток и
закинул в рот. Рот заполнился знакомым кисловатым вкусом.

Вдруг у Джека возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает - с
любопытством и некоторым презрением. У него за спиной не осталось ни одной
пустой кабинки - в них сидели седеющие изысканные мужчины с красивыми
молодыми девицами, и те, и другие - в маскарадных костюмах. Они с холодным
весельем наблюдали за этим печальным упражнением в искусстве драмы.

Джек крутанулся на табуретке.

Кабинки, простиравшиеся в обе стороны от дверей бара, были пусты.
Слева от Джека ряд кабинок, огибая подкову стойки, под углом поворачивал к
более широкой стене. Мягкие кожаные спинки и сиденья. Поблескивающие
темные столики "Формика", на каждом - пепельница, в каждой пепельнице -
коробок спичек, на каждом коробке в золотом листочке над изображающем
двери салуна значком отпечатано: Бар "Колорадо".

Он повернулся обратно, с гримасой проглотив остаток растворившегося
экседрина.

- Ллойд, ты просто чудо, - сказал Джек. - Уже готово! Твоя
проворность уступает лишь одухотворенной красоте твоих неаполитанских
глаз. Салют.

Джек задумчиво рассматривал двадцать воображаемых порций. Сверкающие
каплями влаги бокалы с мартини. В каждом - соломинка, воткнутая в пухлую
зеленую оливку. В воздухе прямо-таки висел запах джина.

- Завязка... - сказал Джек. - Был ты когда-нибудь знаком с
джентльменом, который вдруг раз - и завязал?

Ллойд позволил себе заметить, что время от времени такие джентльмены
встречаются.

- А приходилось тебе возобновлять знакомство с таким человеком после
того, как он развяжет?

Честное слово, Ллойд затруднялся припомнить.

- Стало быть, с тобой такого не бывало, - объявил Джек. Обхватив
ладонью первый бокал, он поднес кулак к раскрытому рту и вздернул кверху.
Сделав глоток, Джек выкинул воображаемый стакан через плечо. Снова
появились люди, только что с маскарада; они разглядывали его, тайком
посмеиваясь. Он ощущал их присутствие. Будь за стойкой бара вместо
дурацких пустых полок зеркало, Джек мог бы их увидеть. Ладно, пяльтесь.
Мать вашу так. Пяльтесь все, кому охота.

- Нет, не бывало, - сказал он Ллойду. - Мало кто развязывает эту
легендарную Завязку, но рассказы тех, кто оказался способен на это и
вернулся, ужасают. Когда завяжешь, кажется, что чище и светлее быть не
может - словно плывешь на повозке в десяти футах над землей, над сточными
канавами, где валяются все пьяницы со своими коричневыми пакетами, в
которых спрятан "Буревестник" или "Бурбон папаши Флэша "Лопни башка". ТЫ
удалился от всех, кто бросает на тебя мерзкие взгляды и велит либо
исправляться, либо сваливать в другой городишко. Из канавы кажется, что
лучше этой повозки ты в жизни не видел, Ллойд, мальчик мой. Все обвешано
флажками, а впереди - духовой оркестр и по три мажоретки с каждой стороны
- они размахивают жезлами, аж трусики сверкают. Мужик, готово дело - тебе
приспичило попасть туда, подальше от алкашни, которая шныряет по помойкам
за бычками - всего-то пол-дюйма от фильтра! - и тянет из жестянок
горячительное, чтоб опять забалдеть.

Джек осушил еще два воображаемых бокала и перебросил их через плечо.
Он прямо-таки слышал, как они вдребезги разлетелись на полу. И черт его
возьми, если он не начал чувствовать, что на взводе. Это все экседрин.

- Вот ты и забираешься в нее, - сказал он Ллойду, - и как же ты рад!
Господи боже мой, да я клянусь в этом. Повозка - самая большая и красивая
на параде, на улицах полно народу, все выстроились вдоль мостовой,
хлопают, подбадривают, машут, и все - в твою честь. Только алкашам,
отрубившимся в канавах, наплевать на это. Ты дружил с ними, но это
осталось позади.

Поднеся ко рту пустой кулак, Джек влил в себя еще порцию - четыре
проскочило, шестнадцать осталось. Хорошо пошло. Он чуть покачнулся на
табуретке. Пускай пялятся, если они так прикалываются. Снимайте, ребята,
останется фотка на память.

- Потом, Ллойди - мальчик мой, начинаешь кое-что понимать. Чего не
видно из канавы. Например, дно твоей повозки - просто прямые сосновые
доски, такие свежие, что еще течет смола и стоит снять ботинки, как
наберешься заноз. А еще - сидеть негде, кроме длинных скамеек без подушек
и с высокими спинками, и скамейки эти на самом-то деле церковные, а через
каждые пять футов или около того разложены сборники псалмов. И сидят в
повозке на этих скамьях, оказывается, одни только плоскогрудые "эль
бирдос" в длинных платьях с маленькими кружевными воротничками, и волосы у
них стянуты на затылке в пучок так туго, что просто слышишь, как они
пищат. Лица у всех плоские, бледные, осиянные и все они поют: "Соберемся
мы у реки, у прекрасной, прекрасной ре-е-е-ки", а перед ними играет на