отношениях. Во-первых, мы здесь видим, каким образом конституируется
перипатетическая физика в борьбе с атомизмом. Во-вторых, легко заметить,
что мыслитель хорошо видит альтернативные способы объяснения тех или иных
явлений, но эти способы объявляет запрещенными.
облегчая таким образом работу своих будущих оппонентов и указывает им, с
чего надо начинать ниспровержение его физики. Аристотелевская физика
допускает два типа связи в телесном мире, при которых не нарушается принцип
непрерывности: либо непрерывность в собственном смысле, когда два тела
имеют одну общую границу, либо соприкосновение - когда граница между двумя
телами хотя и не является общей, но в промежутке между ними нет ничего
другого, т.е. нет никакого промежутка. Этот второй тип связи и становится у
Аристотеля условием возможности определить место так, чтобы при этом не
нарушить принципа непрерывности. "Место, - говорит он, - есть первая
неподвижная граница объемлющего тела". Первая граница, т.е. та, которая
соприкасается с объемлемым телом без промежутка между ними. Поэтому на
вопрос, где находится вино, правильным будет ответ: в сосуде, но
неправильным - с точки зрения Аристотеля - будет ответ: в доме, хотя сосуд
и в самом деле находится в доме. И для сосуда его место не дом, а
прилегающий воздух, ибо место - это первая граница объемлющего тела.
место того или иного предмета определяется Аристотелем не через положение
его относительно других предметов. Именно так впоследствии определяет
место, например Декарт, тоже не допускавший пустоты и не принимавший
атомизма. Но Аристотель и здесь верен своему методу: для него отношение
всегда вторичнее самих "относимых", а потому и место он должен определить
так, чтобы не изменить своему пониманию "сущности". Учение об "абсолютных
местах", верхе, низе и т.д. - это применение аристотелевского учения о
сущности к космологии и физике: сущность есть то, что не сказывается ни о
каком подлежащем. Аналогия места с "сосудом" поэтому очень важна для
Аристотеля; он прямо говорит: "Подобно тому как сосуд есть переносимое
место, так и место есть не передвигающийся сосуд".
оказалось слабым пунктом его физики; сам Аристотель не смог избежать
определения места предмета через отношение его к другим, принятым за
неподвижные. Как, в самом деле, быть в том случае, если то, что является
непосредственно объемлющим данное тело, само находится в движении? Место,
согласно определению, есть "неподвижная граница объемлющего тела". А такие
случаи отнюдь не являются исключениями. Так, например, если лодка плывет по
реке, то ее место - вода, но ведь вода в реке тоже движется. Поэтому,
говорит Аристотель, "местом является скорее вся река, так как в целом она
неподвижна". А "вся река" - это ведь скорее ее берега, чем текущая в ней
влага; стало быть, здесь из двух моментов, содержащихся в определении места
(быть первой границей объемлющего тела и быть неподвижной границей его),
Аристотель выбирает один, жертвуя другим. Правда, он тут же замечает, что в
качестве последних неподвижных ориентиров для всех природных вещей являются
"середина небесного свода и крайняя для нас граница кругового движения". Но
это не меняет дела: вопрос об определении места "внутри движущегося"
является троянским конем в перипатетической физике.
"модели" места - сосуде. Почему все-таки именно сосуд остается для
Аристотеля наилучшим примером - парадигмой места? Основные признаки места,
по Аристотелю, следующие: 1) место объемлет тот предмет, местом которого
оно является; 2) не есть что-либо, присущее самому предмету; 3) первичное
место не меньше и не больше предмета; 4) оно оставляется предметом и
отделимо от него; 5) всякое место имеет верх и низ; 6) каждое тело по
природе перемещается и остается в свойственном ему месте, а это и
составляет верх и низ; 7) оно неподвижно.
форме, которая всегда есть предел, граница, то, что "собирает" материю и
делает ее некоторой вещью. Подобно тому как для линии ее "формой" будет ее
граница, т.е. две точки, два "конца" линии, подобно этому и сосуд будет как
бы "формой" содержащейся в нем жидкости: жидкость получает форму сосуда.
ведь без формы предмет перестает быть самим собой, форма присуща самому
предмету, а место - нет: вино, вылитое из амфоры в чаши, остается самим
собой, хотя и меняет свое место. Значит, место подобно форме, но не есть
форма предмета.
предмета, а потому Платон и отождествлял его именно с материей: ведь место
имеет три измерения, подобно тому как их имеет и предмет; так что
совершенно безразлично, вычислять ли объем тела или объем того места,
которое оно занимает.
в то время как материя от него неотделима; предмет остается тем же самым,
когда передвигается в другое место, а это значит, что его материя и его
место нетождественны.
материи, но в других отношениях оно отлично как от той, так и от другой.
Как родственное с формой, оно есть граница тела (недаром же - сосуд: без
него тело растеклось бы); как родственное с материей, оно протяженность
тела. Если бы тело не двигалось, то сосуд был бы для него формой; но,
двигаясь, тело оставляет свое место. Значит, можно сказать, что место - это
заменитель, эрзац формы, как бы форма для движущегося тела, и именно
постольку, поскольку оно движется. Форма - "граница" предмета, поскольку он
находится "в себе"; место же - граница "объемлющего тела", т.е. та граница,
которая дается телу другим; образно говоря, это ослабленный вариант
границы, ибо при движении тело тоже нуждается, по Аристотелю, в границах,
но уже не только как тело, а и как движущееся тело. Место и есть граница
тела, поскольку оно движется. Какая трудная, однако, задача найти такую
"границу": ведь граница по самому своему понятию есть нечто неподвижное,
есть то, что удерживает (а значит, и само фиксировано, жестко определено);
а требуется найти такую границу для самого движения, предел движения,
взятого, однако, не абстрактно (как в случае движения "материальной
точки"), а вместе с движущимся телом (с тем, что движется). Из-за трудности
этой задачи и понятие места у Аристотеля является столь трудным для работы
с ним; не случайно это понятие оказалось у него одним из самых уязвимых.
соприкасаться с телом, в этом месте находящимся. Но поскольку существует
место не только для каждого движущегося тела, но и для всех вообще
движущихся тел, то в результате Аристотелю приходится ввести (при общем,
казалось бы, понятии места) разные его определения. Для каждого тела его
место - это первая неподвижная граница объемлющего тела; а для всех вообще
тел - это абсолютная граница всего, что способно двигаться: абсолютный верх
и низ. Ясно, что абсолютный верх и низ нельзя назвать "первой границей" ни
для какого тела в отдельности; это первая граница для всего космоса в
целом. Такое различение каждого и всего вместе, различение, связанное с
исходными принципами аристотелевского метода мышления, отличающими его от
платоников и атомистов, приводит впоследствии, в средневековой науке, к
различению так называемых категорематического и синкатегорематического
применения терминов. Эти два разных способа применения терминов
разрабатываются как в логике - в связи с проблемой суждения, так и в
космологии и физике - особенно в связи с проблемой бесконечного. Из
проведенного анализа можно видеть, что место у Аристотеля, так же как и
время, не может быть полностью абстрагировано от того, что его "наполняет".
Хотя тело в принципе и отделимо от своего места, но "абсолютные места",
верх и низ, неразрывно связаны с тяжестью и легкостью тел, "местами"
которых они являются.
требование опосредования противоположностей, закон противоречия, а также
исходные категории, такие, как "сущность", "возможность" и
"действительность" и другие, разработаны им в полемике с Платоном, для
которого отношение первично, а относимые реалии вторичны. Однако, отвергая
платоновское и пифагорейское обоснования математического знания, Аристотель
не может не предложить другого, так как математика в его время была не
только самой разработанной и зрелой среди наук, но и самой точной, а потому
и самой почтенной наукой. Естественно поэтому, что мыслитель, посвятивший
себя науке и ее обоснованию, должен был указать место и функцию математики
в системе научного знания.
"Представляют ли числа, геометрические тела, плоскости и точки некоторые
сущности или нет?" На этот вопрос он отвечает отрицательно: "Состояния,
движения, отношения, расположения и соразмерности не обозначают,
по-видимому, сущности чего бы то ни было: ведь все они высказываются о
чем-нибудь, что лежит у них в основе, и ни одно не представляет собою
некоторую данную вещь" (курсив мой. - П.Г.). Но если математические
предметы не являются сущностями, то возникает вопрос об их способе бытия,
т.е. об их онтологическом статусе: каким образом они существуют?
Математические предметы не могут существовать в чувственных вещах, говорит
Аристотель, ибо тогда, во-первых, в одном и том же месте находились бы два
тела, что невозможно, а во-вторых, в таком случае нельзя было бы разделить
какое бы то ни было физическое тело: ведь деление физического тела, которое
является непрерывным, и деление математического "тела", представляющее
собой особую процедуру, ничего общего с физическим делением не имеющую,
различны.
существовать и вне чувственных вещей, как самостоятельные сущности. "Если
помимо чувственных тел будут существовать другие тела, отдельные от них и
предшествующие чувственным, тогда ясно, что и помимо плоскостей должны