Ераско Поспешай, конечно, тоже услышал про этот случай - сразу выздоровел,
спустился в шахту и пошел к Ганиному забою. Вперед шел, так еще про хворь
помнил, а как оглядел место да увидел, что народ не боится, сразу рысью
забегал и закричал своим обычаем:
- Поспешай, ребятушки, к подъему! Не до ночи вас ждать! Рудничное дело
мешкоты не любит. Эка невидаль - гладкое место в забое пришлось!
А сам, по собачьему положению, другое смекает:
"Рудничному смотрителю не скажу, а побегу к приказчику. Обскажу ему, как
моим распорядком в забое такую диковину открыли. Тогда мне, а не смотрителю
награда будет".
Прибежал к приказчику, а смотритель уж там сидит да еще над Ераском
насмехается:
- Вот что! Выздоровел, Ерастушко! А я думал, тебе и не поглядеть, какую
штуку без тебя на руднике откопали.
Ераско завертелся: дескать, за этим и бежал, чтоб тебе сказать.
А смотритель, знай, подзуживает:
- Худые, гляжу, у тебя ноги стали. За всяким делом самому глядеть доводится.
Ераску с горя не лук же тереть. Он думал-думал и придумал:
"Напишу-ко я грамоту заграничной барыне. Тогда еще поглядим, куда дело
повернется".
Ну, и написал. Так, мол, и так, стараньем надзирателя такого-то открыли в
руднике диковинное зеркало. Не иначе самой Хозяйки горы. Не желаете ли
поглядеть?
Ераско это с хитростью подвел. Он так понял. Приказчик непременно барину о
таком случае доведет, только это ни к чему будет. Барин на ту пору из таких
случился, что ни до чего ему дела не было, одно требовал - давай денег
больше! А жена у этого барина из заграничных земель была. У бар, известно,
заведено было по всяким заграницам таскаться. Сысертский барин ото же
придумал:
"Чем, дескать, я хуже других заводчиков. Поеду - людей посмотрю, себя
покажу".
Ну, поездил у теплых морей, поразбросал рублей, и домой его потянуло.
Только дорога-то шла через немецки земли, а там, видишь, на это дело, чтоб
к чужим деньгам подобраться, нашлись больно смекалистые.
Видят - барин ума малого, а деньгами ворочает большими, они и давай его
обхаживать. Вызнали, что он холостой, и пристроились на живца ловить.
Подставили, значит, ему немку посытее да повиднее, - из таких все ж таки,
коих свои немецкие женихи браковали, и вперебой стали ту немку нахваливать.
- Вот невеста так невеста! По всем землям объезди, такой не сыщешь. Домой
привезешь, у соседей в глазах зарябит.
Барин всю эту подлость за правду принял, взял да и женился на той немке. И
то ему лестно показалось, что невеста перед свадьбой только о том и
говорила, как будет ей хорошо на новом месте жить. Ну, а как обзаконились
да подписал барин бумажки, какие ему подсунули, так и поворот этому
разговору. Молодая жена сразу объявила:
- Неохота мне что-то, мил любезный друг, на край света забираться. Тут
привычнее, да и тебе для здоровья полезно.
Барин, понятно, закипятился:
- Как так? Почему до свадьбы другое говорила? Где твоя совесть?
А немка, знай, посмеивается.
- По нашим, - говорит, - обычаям невесте совести не полагается. С
совестью-то век в девках просидишь, а это невесело.
Барин горячится, корит жену всякими словами, а ей хоть бы что. Свое твердит:
- Надо было перед свадьбой уговор подписать, а теперь и разговаривать не к
чему. Коли тебе надобно, поезжай в свои места один. Сколь хочешь там живи,
хоть и вовсе сюда не ворочайся, скучать не стану. Мне бы только деньги
посылал вовремя. А не будешь посылать - судом взыщу, потому - законом
обязан ты жену содержать, да и подпись твоя на это у меня имеется.
Что делать? Одному домой ехать барин поопасался: на смех, дескать,
поднимут, - он и остался в немецкой земле. Долгонько там жил, всю заводскую
выручку немцам просаживал. Потом, видно, начетисто показалось али другая
какая причина вышла, привез-таки свою жену в Сысерть и говорит :
- Сиди тут.
Ну, ей тоскливо, она и вытворяла, что только удумает. На Азов-горе вон
теперь дом с вышкой стоит, а до него там, сказывают, и не разберешь, что
было нагорожено: не то монастырь, не то мельница. И называлась эта строянка
Раззор. Этот Раззор при той заграничной барыне и поставлен был. Приедут
будто туда с целой оравой да и гарцуют недели две. Народу от этой барской
гулянки не сладко приходилось. То овечек да телят затравят, то кострами
палы по лесу пустят. Им забава, а народу маята. За счастье считали, коли в
какое лето барыня в наши края не приедет.
Ераску, понятно, до этого дела нет, ему бы свою выгоду не упустить, он и
послал грамотку с нарочным. И не ошибся, подлая душа. На другой же день на
семи ли, восьми тройках приехала барыня со своей оравой и первым делом
потребовала к себе Ераска.
- Показывай, какое зеркало нашел!
Приказчик, смотритель и другое начальство прибежали. Узнали дело,
отговаривают: никак не возможно женщине в шахту. Только сговорить не могут.
Заладила свое:
- Пойду и пойду!
Тут еще баринок из заграничных бодрится. При ней был. За брата или там за
какую родню выдавала и завсегда с собой возила. Этот с грехом пополам
балакает:
- Мы, дескать, с ней в заграничной шахте бывали, а это что!
Делать нечего, стали их спускать. Начальство все в беспокойстве, один
Ераско радуется, рысит перед барыней, в две бл¬ндочки ей светит. Довел-таки
до места. Оглядела барыня зеркало. Тоже посмеялась с заграничным баринком,
какими оно людей показывает, потом барыня и говорит Ераску:
- Ты мне это зеркало целиком вырежь да в Раззор доставь!
Ераско давай ей втолковывать, что сделать это никак нельзя, а барыня свое:
- Хочу, чтоб это зеркало у меня стояло, потому как я хозяйка этой горы!
Только проговорила, вдруг из зеркала рудой плюнуло. Барыня завизжала и без
памяти повалилась.
Суматоха поднялась. Начальство подхватило барыню да поскорее к выходу. Один
Ераско в забое остался. Его, видишь, тем плевком с ног сбило и до половины
мелкой рудой засыпало. Вытащить его вытащили, да только ноги ему
по-настоящему отшибло, больше не поспешал и народ зря не полошил.
Заграничная барыня жива осталась, только с той поры все дураков рожала. И
не то что недоумков каких, а полных дураков, кои ложку в ухо несут, и никак
их ничему не научишь.
Заграничному баринку, который хвалился: мы да мы, самый наконешничок носу
сшибло. Как ножом срезало, ноздри на волю глядеть стали - не задавайся, не
мыкай до времени!
А зеркала в горе не стало: все осыпалось.
Зато у Таютки зеркальце сохранилось. Большого счастья оно не принесло, а