Чтение 55–й страницы книги ~Остров Крым~

-- Что же вы у Востокова не спросите? -- Таня даже ощерилась, но,
заметив свое лицо в зеркале, взяла себя в руки. -- Он ведь у нас бывает. Они
ведь его в друзьях держат.

Она уже понимала, что Сергеев потому и спрашивает у нее сейчас про все
эти дела, про настроение и планы, ибо не надеется на информацию Востокова.
Наверное, тогда и прилетел, когда понял, что Востоков не все знает об
"одноклассниках", что он не всегда у них бывает, что он не
совсем друг. Проникнув так глубоко, она даже возгордилась.

Сергеев вдруг расхохотался почти издевательски, во всяком случае, с
явным превосходством.

-- Востоков?! -- хохотал он. -- Да ты меня просто уморила, Татьяна!
Востокова спрашивать? Ха-ха-ха! Да ведь Востоков же -- это
конкурирующая фирма! -- Он оборвал хохот с той же великолепной
профессиональной внезапностью. -- Другое дело, что мы о нем все
знаем. О тебе же, Таня, мы знаем больше, чем все, и ты это учти.

-- Снимочки, что ли, востоковские имеете в виду? -- Таня даже зашипела
от злости.

В лице Сергеева ничто не дрогнуло, но до Тани вдруг дошло, что он,
может быть, ошарашен, что он, возможно, ничего и не знает о "снимочках", о
яхте "Элис".

-- Да, снимочки, -- сказал он бесстрастно.

-- Ну так знайте на всякий случай, что я их вот настолько не боюсь. --
Она показала на длинном своем ноте мизернейшую долю опаски. -- Неужели вы
думаете, Сергеев, что у нас с Андреем есть какие-нибудь тайны друг от друга?

Теперь уже он был явно ошеломлен, и взбешен, и шипел змеем-горынычем:

-- Уж не хотите ли вы сказать, мадам, что и наши с вами отношения для
господина Лучникова не секрет?

-- Вот именно это и хочу сказать, -- смело брякнула Татьяна.

-- Ну, знаешь... -- Сергееву нужно было выпустить тучу голландского
дыма, чтобы хоть на миг скрыть растерянность. -- Ну, знаешь...
Перекидываешься? Перевертываешься? Да ты представляешь себе, на что идешь?..

Тут вдруг кафе "Аничков Мост" наполнилось шумом, смехом, веселыми
голосами: вошла целая толпища офицеров Главштаба, пять летчиков и три
моряка. Все они расселись вокруг круглой стойки. Все знали Таню.
Оборачивались и салютовали ей бокальчиками.

-- Татьяна Никитична, хотите новый анекдот из Москвы? -- спросил
кто-то.

Она забрала свою рюмку и подошла к стойке. В зеркале очень красиво
отражалась блестящая леди в окружении блестящих офицеров. В зеркало уже
увидела, как Сергеев расплатился за свои удовольствия, аккуратно спрятал
"биль" в чемоданчик (для отчета) и покинул кафе. Военные тайны Крыма его,
очевидно, не интересовали.
XI. Витая в сферах

Прошла неделя после ссоры в баньке, и стоила она Марлену Михайловичу,
как говорится, "немалых нервов". Ежедневно он ловил на себе косые взгляды
товарищей: видимо, слухи уже начали просачиваться. Телефоны в кабинете
звонили гораздо реже, а верхний этаж просто молчал. Звонки, однако,
кое-какие все же были. "Соседи" позванивали частенько. По согласованию с
"соседями" решено было послать на Остров наиболее компетентного сотрудника
"лучниковского" сектора, лучше всего самого Сергеева. Тот, естественно, не
возражал, и Марлен Михайлович отлично его понимал. С какими бы противными
делами ни отправляешься на Остров, все равно как-то там свежеешь, то ли
классовое чутье обостряется, то ли все эти мелкие повседневные удовольствия
капитализма, а скорее всего -- климат, солнце, особенный этот волнующий
ветерок. Марлен Михайлович даже зажмурился, вообразив себя самого в этот
момент где-нибудь на набережной Севастополя или на перевале в Ласпи. В
момент зажмуривания как раз и прозвучал звонок, которого он ждал все дни.
"Видное лицо" очень официально, как будто и не парились никогда вместе,
предлагало в течение суток подготовиться для встречи на таком уровне, от
которого просто дух захватывает. Завтра в этот же час надлежит быть в том
крыле здания, куда даже таким, как он, заказывался специальный пропуск.
Готовьтесь к разговору о нынешней ситуации на Острове, минут 40--50, не
менее, но и не более, предупредило его "Видное лицо".

Кузенков тут же собрал всех своих помощников, сказал, что задерживает
всех до позднего часа, сам будет ночевать у себя в кабинете (по рангу ему
полагалась здесь смежная "комната отдыха с санузлом"), а утром просит всех
прийти за час до официального начала рабочего дня. Нужно было подготовить
предельно сжатую, но достаточно полную информацию с цифровыми данными о
политических делах, армии, промышленности, торговле, финансах Зоны
Восточного Средиземноморья, организации "Крым-Россия", Базы Временной
Эвакуации ВСЮР, Острова Окей, или "гнезда белогвардейских последышей", в
зависимости от того, какое наименование предпочтут в заоблачных сферах.
Помощники работали, телефончики трезвонили, секретарши бегали, и сам Марлен
Михайлович головы от письменного стола не отрывал, хотя и думал иногда,
какая это все напраслина, зачем все эти цифровые данные, если единственная
цель совещания -- признать его работу неудовлетворительной и переместить
пониже или, в лучшем случае, к флангу отыграть.

Увидев, однако, на следующий день участников совещания, он понял, что
все не так просто, во всяком случае, не однозначно. "Видное лицо" здесь
вовсе и не главенствовало, оно сидело, правда, в чрезвычайно выгодной
позиции, за одним столом, в одном ряду, с тремя "виднейшими лицами", однако
соблюдало этическую дистанцию длиной в два стула. За отдельным столом в углу
огромного кабинета помещались три помощника "виднейших лиц" и один помощник
"Видного лица". Последний дружески улыбнулся Марлену Михайловичу, это был
один из подразумеваемых союзников, умница, доктор наук. Все присутствующие
пожали руку Марлену Михайловичу, после чего ему было предложено занять место
за главным столом, напротив "портретов".

Сев и положив перед собой свою папку, Марлен Михайлович поднял глаза.
"Портреты" смотрели на него хмуро и деловито, с каждым годом черты усталости
и возрастные изменения все больше проступали на них, несмотря на все большие
успехи Системы и Учения в мировом масштабе. Взгляд Марлена Михайловича
полностью соответствовал установившейся внутри этого учреждения негласной
этике, он был в меру деловит и в меру выражал сдержанное, но необходимое
обожание. Так полагалось. Нужна была деловитость вкупе с легкой, как бы
невольно возникшей влагой обожания.

Марлен Михайлович подумал о том, что это у него вовсе не притворное, не
искусственное, это у него естественно, как дыхание, что у него просто не
может не появиться этого чуть-чуть дрожащего обожания при встрече с
"портретами", ибо для него это и есть встреча с самым важным, с партией, с
тем, что дороже жизни. Это ощущение наполнило его теплотой сопричастности,
он почувствовал себя здесь своим, что бы ни случилось -- он всегда
здесь свой, он солдат партии, куда бы его ни переместили, пусть даже в
райком.

Затем он понял, что искренность его для всех очевидна и, кажется, даже
оценена. В глазах одного из "портретов" промелькнуло нечто отеческое и тоже
не искусственное, тоже идущее от души, потому, должно быть, что для них,
"портретов", нижестоящие товарищи тоже были своего рода символами великого,
могучего и вечного, как сибирская тайга, понятия "партия".

Затем этот секундный и уловимый только скрытыми струнами души обмен
чувств закончился и начался деловой разговор.

Вот, товарищ Кузенков, собрались о твоем Островке покалякать, сказал
один из "портретов", окающий во все стороны и как бы испытывающий еще
недостаток в этом округлом звуке. Столько уж годков занозой он у нас в глазу
торчит. Письма приходят в Центральный Комитет от рабочего класса, не пора
ли, дескать, решать вопрос.

Марлен Михайлович, ловя каждый звук, кивал головой, выражая, во-первых,
полную оценку того факта, что такие особы собрались для решения судьбы
скромного объекта его патронажа, во-вторых, полное понимание классового
недоумения по поводу "занозы" и, наконец, полную готовность предоставить
исчерпывающую информацию по всему профилю проблемы "Островка". Даже папочку
открыл и даже слегка откашлялся.

Информация, однако, в этот момент не понадобилась. Второй "портрет", с
лицом, как бы выражающим сильный характер, на деле же находящимся в
постоянном ожесточающемся противоборстве со свисающими дряблыми складочками,
надменно и раздраженно начал короткими пальцами что-то толкать на столе,
отбрасывать бесцельными, но твердыми движениями какие-то блокноты и
высказываться обрывочными фразами в том смысле, что проблема раздута, что
проблемы фактически нет, что есть гораздо более важные проблемы, что опыт
накоплен, исторический момент назрел и... Тут он обнаружил, что блокноты
свои уже оттолкнул на такое расстояние, что дальнейшее их отталкивание стало
бы каким-то нарочитым, это вызвало как бы еще большее его раздражение, он
вроде бы потерял нить мысли, потом решительно протянул руку к зеленому
сукну: подтащил к себе поближе свои блокноты и снова начал их отталкивать.
Какой в принципе неприятнейший человек, если отвлечься от того, что он в
себе воплощает, неожиданно подумал Марлен Михайлович и устыдился своей
мысли. В возникшей на миг паузе он снова всем лицом и малым движением руки
выразил полное понимание малозначительности его, кузенковской, проблемы
перед лицом глобальной политики мира и социального прогресса и полную свою
готовность немедленно предложить сжатую, но емкую информацию, но тут
"Пренеприятнейший портрет", как бы даже не замечая Кузенкова, во всяком
случае, не считая для себя возможным обратиться к нему даже с вопросом,
слегка наклонился к столу, чуть-чуть повернулся к тому, кого мы все время
называем "Видное лицо" и которое было для него лишь лицом заметным, и
спросил напрямую -- достаточно ли будет для решения этой так называемой
крымской проблемы десантного соединения генерала N?

Марлен Михайлович вздрогнул от мгновенно пронизавшего ужаса. В
следующий миг он понял, что все заметили этот ужас, что все глаза сейчас
устремлены на него: и "Окающий портрет" бесстрастно, по-рыбьи взирает на
него сквозь сильные очки, и все помощники смотрят на него серьезно,
внимательно, профессионально, и "Видное лицо", чуть скособочившись в кресле