физик-разведчик докладывал Сталину о ходе ядерных исследований в
лабораториях мира и страны. В который уж раз он старался популярно изложить
лучшему другу советской науки физический принцип работы ядерной бомбы.
Сталин вдруг вышел на середину кабинета и весело сказал: - Так значит это
называется цепной реакцией? Мне она нравится! Мне она подходит! Я люблю,
когда так называмый нейтрон налетает грудью на атом урана-238, взрывает его,
а тот в свою очередь распадается и, главное, расщепляющихся ядер становится
все больше и больше. Подобную цепную реакцию я поставлю на службу НКВД.
Дайте физику орден Ленина за цепную реакцию!
ошибся.
Может быть, нам теперь выпустить эскадру следственных самолетов с решетками
на иллюминаторах Вы что, с ума сошли? Может быть, переделать "Аврору" в
Бутырки?
выходя из купе, я закончил за сутки. О сознался в том, что сделал
провокационный проект следственного экспресса "Следэкс" по заданию польской
разведки, желавшей восстановить мнение Запада против Сталина. На перроне в
Ялте мы простились. На прощание я сказал: был человек и нет человека. После
чего инженера увезли в ялтинские подвалы. Случившееся он воспринял, как
воспринимают возмездие: крайне неприязненно и с большим удивлением. Вот
как...
вам. Рябов записывает нашу беседу. Я буду прокручивать запись до глубокой
старости, а потом завещаю французской или итальянской детворе. Может
пригодиться.
57
пользовались самые отъявленные злодеи не верившие, повторяю, ни в Бога, ни в
Идею Дьявола и благодаря им государство становилось тем, чем оно является
ныне. Структура его хорошо известна. Но укрепление государства проходило под
все теми же лозунгами и не были провозглашены новые цели существования
общества. Прежними остались и идеалы. Дьявол, казалось, заключил договор с
партией. Он ей - неограниченную власть, она ему - лозунги, идеологию,
цели. Это устраивало всех, включая Сталина. Сменить вывеску и выкинуть на
свалку партийную религию он не рискнул. И поступил по-своему неглупо, потому
что иной выбор привел бы его к краху и гибели... Но я забежал вперед.
присмотреться к образу поведения сотен тысяч людей, почувствовать их
настроения и проникнуть в логику поступков, то его поразило бы безумие
странного зрелища.
положение и застраховывал себя от ареста. Другие химичили доносы или
публично шельмовали и партфункционеров и невинных граждан ради любой выгоды:
ордера на квартиру, продвижения по службе и т.п. И те и эти поступали
обдуманно и рассудительно. Ничего метафизического в их поступках не было.
не думали. Органической была уверенность, что Зло вообще и принципиально
существует вне их самих. Поэтому не было зрелища трагикомичней, когда брали
некоторых считавших себя кристаллически честными партийцами и только что
угробивших других травлей и доносами. Тогда они вопили в наших кабинетах:
"Вредительство! Мы напишем Сталину! Он вас расстреляет!"
олицетворял для них нечистую силу, могли показаться людьми до смерти
напуганными в ночном лесу мелькнувшей перед глазами тенью, треском сучка,
шорохами, вскриком птицы, шуршанием гада. Ужас подбирается в такие минуты к
сердцу человека, не отступает, переходит в наваждение, и чтобы избавиться от
него, человек бежит по дороге, еще сильнее подгоняемый ужасом, или безумно
воет, смелея от звуков собственного голоса, и почти наверняка спятил бы от
необъяснимого страха, если бы в последней отчаянной попытке одолеть
чертовщину не бросался бы с палкой в чащу, колотя по ветвям, по притаившейся
рядом тьме, кружась на одном месте и полагая, что кружением с палкой он
образует вокруг себя мертвое пространство. Безумен вид такого человека, и
спасение для него от сумасшествия иногда в том, что не может он взглянуть на
себя со стороны и ужаснуться образу своего безумия.
многотысячные толпы людей, преследуемые страхом, потерявшие ориентиры в
кишащих гадами чащах коммуналок, в смрадных конторах, заваленных буреломом
костей, в террариумах и лабиринтах бюрократии, если толпы людей колошматят,
спасаясь от наваждений, кого попало, налево и направо, колошматят
начальство, продавцов, спекулянтов, евреев, латышей, снабженцев, грузин,
эскимосов, секретарей парткомов, профкомов, месткомов, командиров дивизий,
хохлов, политруков, казаков, наркомов, секретарей ЦК, колошматят,
откатываясь вместе с валом террора от Сталина, и вновь, по второму разу и
третьему, топоча, проносятся дубовой дрыной по поредевшим, припугнутым чащам
и перставшим шипеть террариумам, то каким же безумным в тысячекратном своем
увеличении показался бы им образ их сотенных действий, взгляни все они на
него хоть на миг со стороны?
партийцы друг друга сверху донизу и снизу доверху. Это была повальная, в
сплошной ночи, населенной гадами, призраками и тенями страха, грызня, где
разнуздывались все низкие страсти, усмиренные или припугнутые человеком за
истекшие тысячелетия и выпущенные на волю Дьяволом в очередной стадии
Великого Зксперимента. И в этой темной ночной грызне каждый грыз другого,
кусал, рвал и терзал ближнего, брыкался, впадая в конвульсии, тянулся зубами
к горловым хрящам, мотал за космы, колотил башкой о камни пола. В этой
кромешной грызне, разрываемой воплями и воем, по ошибке, бывало, грызли сами
себя. В ней гибли совершенно невинные.
отсутствовала. Жертвы, фанатически убежденные в полной непричастности
Сталина к развязыоанию бойни очень удивились бы, узнав, что он первый дал
сигнал начала. Еще больше они удивилиоь бы, что при всей видимости того, что
Сталин непосредственный инициатор террора, он таковым, в сущности, не был.
Просто он очумел, так же как все, от вселившихоя бесов и от их дружного
взаимодействия, породившего в миллионах людей ощущение присутствия в их
жизнях одной, пронизавшей все закоулки мира, страшной всесильной Силы, от
которой, казалось, не было уже спасения.
приближенные не могли заметить, что и он, внутренне обезумев и воя от
наседавшей на хвост нечистой силы, отмахивался дубинкой, кружился на одном
месте, кусался, прятался, и чем спокойней он вел себя в то время внешне, тем
очевидней для меня было, что это он притаился за кустом, стараясь ни
дыханием, ни движением не выдать рыщущей нечистой силе своего присутствия в
мире.