Чтение 55–й страницы книги ~Колония~

кое-как затащить его на кровать и докричалась до медсестер. Прибежавший
врач, молодой парень, мгновенно понял, что у отца - клиническая смерть и
массажем и уколами сумел запустить сердце.

Получилось так, что маму вскоре выписали, а отец остался в больнице.
Вскоре и он поправился и готовился к выписке. Однажды даже медсестры
поймали его на лестнице черного хода, где он делал зарядку, несмотря на
запреты - считал, что активность - самое лучшее лекарство. Но то ли кли-
ническая смерть, то ли инфаркт что-то нарушили в организме отца - при
обследовании перед выпиской у него обнаружили резко прогрессирующий рак
поджелудочной железы. Врачи решили матери об этом не сообщать - сказали
только моему сыну который регулярно помогал бабушке с дедом. А сын рас-
судил, что мой приезд делу не поможет, а только напугает родителей.

Отец умер как раз в те дни, когда мы с Аленой тоже были в больницах.
Такое вот совпадение. И свадьба сына, и болезнь матери, и смерть отца не
стали моим зримым прошлым.

Позже, уже после нашего возвращения, сын передал мне несколько пожел-
тевших страничек. На первой было размашисто написано рукой отца "Мои за-
писи". И подчеркнуто. Отцу было семьдесят восемь, когда он пытался расс-
казать о своей жизни. Скупые странички, факты, даты, за которыми нес-
колько поколений рядовой семьи из русской провинции - городов Сердобска
и Моршанска.

Прадед - портной. Вот и все, что я знаю о нем теперь.

Дед - морской унтер-офицер, железнодорожный слесарь высокой квалифи-
кации. Детей никогда не бил. Бездельничающим его не видели. Не дотянул
до ста полтора месяца. Помню, как в один год отмечали деду девяносто,
отцу шестьдесят и мне тридцать. Бабушку ласково звал Лелькой, никогда с
ней не ругался. По воскресеньям Лелька пекла пышки, и обед был мясной.
За стол садились муж, три сына и две дочери. Жили в Моршанске на Заст-
ранке (за той стороной), которую переименовали в Комсомольскую. На зиму
мочили яблоки, солили огурцы, к новому году откармливали поросенка.

Младший сын - летчик тяжелого бомбардировщика - погиб в начале войны.
Бабушка не перенесла смерти любимца.

Старший прошел через всю войну, вернулся невредимым, но погиб в авто-
катастрофе. Как партийный работник он был направлен в Латвию. "Лесные
братья" захватили его сына заложником, но сын чудом остался жив.

Тетки вышли замуж и прожили свою жизнь одна в Москве, другая - в Мор-
шанске.

Отец окончил девятилетку с двухгодичным педагогическим уклоном и два
года работал учителем, а потом директором школы в Чулымском районе Ново-
сибирской области, затем ректором культармейского университета в Москве.
Но первая пятилетка нуждалась в инженерах, и отец закончил Институт ста-
ли. Его направили на Ижорский завод, который входил в наркомат судостро-
ительной промышленности, где он стал специалистом по корабельной и тан-
ковой броне. После войны - Москва, минсудпром, начальник отдела, зам на-
чальника главка. За атомный ледокол "Ленин", подводные лодки и другие
дела получил три ордена и четыре медали. Кандидат технических наук. Пер-
сональный пенсионер республиканского значения.

Вот и все.

Нет, было еще четыре листочка.

Схема - генеалогическое дерево нашей семьи, начиная с деда.

Распорядок дня в последние годы жизни: подъем, зарядка, завтрак, по-
ходы по магазинам, телевизор.

Два последних листа - попытка исповеди и график.

"Моя работа всегда была напряженной и трудной, но интересной. До шес-
тидесяти семи лет, когда я вышел на пенсию. И хотя я продолжаю работать
в скромной должности старшего научного сотрудника в научно-исследова-
тельском институте, но морально и психологически с трудом переношу рез-
кую смену темпа моей жизни. Раньше было ощущение необходимости высокого
и физического и духовного тонуса, чувство ответственности за свое дело
и, что самое главное, я видел уважение к себе и крупных начальников, и
подчиненных, и хороших, и даже плохих людей.

Пожалуй, есть и моя немалая доля вины, что растерял старые зна-
комства, а новых товарищей не завел. Получилась самоизоляция, одиночест-
во. Его особенно резко я ощутил, когда заболел, и никто по прежней рабо-
те не навестил меня. Пока не поздно, надо восстановить утраченное. Слож-
но, но надо. Нужно чувствовать ежедневно, что ты полезен окружающим.
Иначе смерть."

График был необычный. Математические построения изображали взлеты и
падения любви, уважения и взаимопонимания в течение жизни. В тридцать
лет для отца превыше всего была красная линия любви, к восьмидесяти со-
шедшая до нуля. На закате жизни важнее всего была голубая линия взаимо-
понимания и черная - уважения.

Все три чувства с годами шли по нисходящей, отец все больше ощущал
себя одиноким, хотя никогда мне об этом не говорил.

Прочитав записи, я осознал, что одиночество отца это одиночество всех
старых людей перед смертью, и оно страшнее моего одиночества в больнице,
оно страшнее одиночества в другом городе, далеко от дома, оно страшнее
одиночества в больнице другого города. Страшнее такого одиночества -
только одиночество старого человека в чужой стране.

Я гордился своим отцом, когда мне было десять, я снисходительно вни-
мал ему в двадцать лет, я зауважал и оценил его в тридцать, а позже с
каждым днем росла к нему нежность. Особенно в те моменты, когда мать
по-женски "пилила" его за какую-нибудь ерунду, а он вспыхивал, как юно-
ша, и гневался: "Сколько раз я просил тебя не позорить меня в при-
сутствии других!" Я гладил его по руке, и он постепенно успокаивался.

Я не видел отца мертвым, не видел его похорон, он остался в памяти
моей жизнерадостным и бодрым. Ушел в небытие и нет его. И никогда не бу-
дет. И все это сказки о загробной жизни, об инкарнациях, о чем так убеж-
денно толковал Ричи. Впрочем, и он был настолько потрясен смертью своего
друга, молодого человека, который умер на его руках, что заколебался в
вере своей.

Смерть моего отца осталась в памяти моего сына. Спасибо ему, он про-
водил деда в последний путь. Он мне все рассказал, когда, наконец, мы с
Аленой приехали в Москву.

В отпуск.

В последний.

Страна готовилась к первым выборам депутатов. К первому съезду. К де-
лу всенародному. Об этом и написался рассказ с таким же названием - "Де-
ло всенародное".

Глава сорок вторая

--===Колония===--

К О Л О Н И Я

Глава сорок вторая

Грязная весенняя Москва, хмурое небо с редкими проблесками слепого солнца,
бугристый асфальт мостовых в морщинах трещин под слоем бурой жижи, потоки
замызганных машин, черные надолбы наросшего за зиму нетающего льда, рябые от
мелкого мусора озябшие газоны, разбросанные окурки на троллейбусных и
автобусных остановках и толпа - торопящаяся, неулыбчивая, глядящая
настороженно из-подлобья, готовая огрызнуться и мгновенно затеять свару - вся
эта картина свернулась в трубку, уехала в прошлое для Евгения Горина вместе с
фирменным поездом "Кавказ".

Москва обрекла Горина на долгое прощание - состав не подали вовремя,
к полуночи, и Горину пришлось до половины третьего утра торчать у стенки
в подземном переходе Курского вокзала, набитом отъезжающими, где-то меж-
ду группой солдат под командой молодого лейтенанта и двумя мужчинами
спортивного типа, стоявшими, как часовые, по бокам картонного ящика с
японским телевизором "Панасоник". Горин сильно продрог, что ему было
совсем ни к чему, надсадно кашлял и еле дождался того момента, когда
можно было наконец-то расслабиться, согреваясь, на верхней полке купе
под размеренный перестук колес.

Ехали долго, поезд полз все медленнее и опоздание составляло три, а
позже пять часов против расписания. Поначалу этоустраивало Горина - по
графику поезд прибывал около семи утра, но, по мере роста разрыва во
времени, вызывало беспокойство - пропадал целый день лечения. Деваться,
с другой стороны, все равно некуда, успокаивал себя Горин и практически
не вылезал из постели, наверстывая отнятые бессонницей и лихорадочным
темпом жизни часы отдыха.

К выводу, что деваться некуда не только в прямом, но и переносном
смысле, особенно с другой стороны, Горин приходил еще и читая один из
толстых журналов, выписанных вскладчину сотрудниками его отдела на ра-
достях, сразу после того, как открыли ограниченную было подписку, что
праздновалось как чуть ли не решающая победа на пути демократизации все-
го строя. Периодику читал он последние три года взахлеб, поначалу с ог-
лядкой, как до того самиздат, восторгаясь смелостью сказанного или
горько переживая и ужасаясь обнажившимся язвам социализма, а потом насы-
тился, устал от беспредельного, ненаказуемого, неисправимого безобразия
и стал выделять из бурного потока информации исторические очерки, мемуа-
ры, запрещенную ранее литературу и статьи по экономике. Каждая острая
публикация возрождала надежду, что выход на свет так долго скрываемой
истины заставит наконец-то опомниться стоящих у кормила власти, а может
быть даже не столько их, сколько конкретных "хозяев" республик, краев,
областей, районов, городов, поселков, деревень. Однако ничего ради-
кального не происходило - система, содрогнувшись, как вулкан, извергала
лаву, которая, застыв, становилась частью горы. Выходили верные законы,
издавались правильные указы, принимались новые постановления... а жизнь